Полина Кулагина - Свободный мир

Новый конец света обещал пройти ещё более незаметно, чем предыдущий, но на этот раз информация о нём каким-то чудом (да что там, вовсе не чудом) просочилась в прессу. Также прошёл слух о том, что в день икс лучше не покидать свои дома. Слух был неофициальный, но многие ему поверили, и в некоторых секторах был даже введён комендантский час. Что касается Третьего сектора, в котором А-17 действовало уже больше месяца, там ситуация была аналогичной: улицы опустели, все сидели по домам. Всё было так же, за исключением того, что никто не бился в истерике, не пытался покончить с собой или напиться до беспамятства.

То есть — почти никто.

«О мой бог, как мило это, — заявила уже изрядно перебравшая, несмотря на ранний час, Анна, развалившаяся на горе подушек в гостиной. — Уборщик успешно рисует картины. А он был продавцом. О, А-17 — просто чудо, грязные пропагандисты, наглые обманщики», — сказала она, но как-то сонно, без должной ярости.

За двадцать с лишним дней, проведённых в доме Джил, пыл Анны угас, она даже перестала пытаться наброситься на хозяйку каждый раз, когда та говорила ей что-то оскорбительное. Кроме того, надо сказать, интерес СМИ к личной жизни её матери ослаб, и Анне представлялось куда меньше случаев для мести окружающим. Теперь всё больше писали не о безнравственности Эмри: эта тема общественности уже порядком наскучила, тем более что ничего, кроме жёлтых, сочинённых от начала до конца историй про них с Гением, всё равно не публиковалось; внимание переключилось на разложение Комитета по этике вообще. Наконец кто-то из комитета (Сонцев? Моррван?) дал адекватный комментарий о том, какую роль сыграл во всей истории Роулс, и Эмри на фоне этого перестала казаться нечеловечески хитрой интриганкой, надругавшейся над демократической институцией. Она была достойным продолжателем традиции, не более того.

Джил не улыбалась идея смотреть двухчасовой умиротворительно-пропагандистский фильм про быт людей под А-17, снятый каким-то восторженным придурком из Одиннадцатого сектора для пока ещё свободного мира. Она была собрана и трезва и с издевательским удовольствием наблюдала за тем, как Анна безуспешно пытается справиться со своим страхом. О, какой беспомощной, несмотря на все её попытки изобразить равнодушие, она была, как жалко хлопала густыми ресницами, как тряслись её длинные пальцы. Не было, пожалуй, во всём мире человека, который боялся бы и ненавидел А-17 больше, чем она. Для Анны применение информационного оружия было глубоко личным оскорблением. Само собой, она агрессивно реагировала на любые шутки по поводу её отца, который, по мнению Анны, был чуть ли не святым и погиб, героически выполняя задание. В какой-то момент Джил даже смогла посмотреть на ситуацию её глазами и как следует повеселиться: ведь так оно и было. Эс и правда выполнял задание (и действительно, как он считал, в интересах свободного мира), Роулс и Эмри и правда его подставили и не спасли, хотя могли бы, Эмри и правда ему изменяла. Вот только Анна упускала из виду одну небольшую деталь: Эс заслужил всё это, как никто другой. Но неужели от неё можно было ожидать объективности? Конечно, она видела в распространении А-17 поражение всех идей, за которые, как она высокопарно выразилась, погиб её отец (Джил попыталась доходчиво и ёмко объяснить, за что он погиб на самом деле, но в результате получила только синяк на руке).

«Кто бы мог подумать, что страдать за интересы свободного мира буду я? Ещё и физически», — подумала Джил, внимательно следящая за временем. Миссия у неё, конечно, была так себе, но она намеревалась остаться верной своему слову. Да и предыдущее её задание, следить за Анной и будто бы невзначай сливать ей нужную информацию, было куда хуже. Теперь оставалось только незаметно ускользнуть из дома, остальное было проще. В идеале план вполне мог обойтись без неё, она была нужна разве что для перестраховки на случай, если Гений всё же ошибся.

Утро в Третьем секторе казалось чуточку менее отвратительным, чем обычно, поскольку это было то самое утро, в которое всё должно было закончиться. Эмри проснулась за две минуты до будильника и, открыв глаза, села на кровати, ища ногами тапочки. К счастью, проснулась она не в своей музейной спальне, а в комнате Гения, где не было вообще ничего, кроме не слишком удобной кровати. Эмри было не на чем остановиться взглядом в то утро. Она встала и пошла умываться так, словно это имело ещё какое-то значение.

По пути в ванную комнату Эмри прошла через гостиную и слегка удивилась, обнаружив на столе завтрак и свёрнутую записку. «Что, серьёзно?» — спросила она вслух, хотя, конечно, он, находясь за тысячи километров от неё, не мог её услышать. «Завтрак от человека, который не умеет готовить. Что могло бы быть ещё более неуместным в этот день? — она потёрла рукой заспанные глаза. — Ну, разве что цветы в ванной». Она открыла дверь и рассмеялась, хотя её смех был куда неуместнее даже нелюбимых ею роз, которыми оказалась доверху завалена ванна. И если б Эмри не была до такой степени поглощена своими мыслями, всё это, несомненно, заставило бы её задуматься. Вот только в то утро она восприняла это как очередной нелепый и неудачный знак внимания и на этом остановилась. Она неспешно оделась и вышла из дома, созерцательно глядя по сторонам. У неё ещё было время.

Даже удивительно, насколько мало всё здесь изменилось за восемнадцать лет: как будто все эти маленькие деревья-мутанты с жёсткими листьями законсервировались в стеклянной банке оранжереи в ожидании возвращения Эмри. Вот только, увы, на самом деле она сюда никогда не возвращалась. Точнее говоря, как бы Гению ни нравилось верить в обращение времени вспять, она давно уже стала совершенно другим человеком, не имеющим ничего общего с прежней Эмри. Тогда как он вместе с внешним городом тоже законсервировался в маленькой, неприлично расходящейся с его статусом квартирке, полной старого барахла, и, казалось, ни на день с тех пор не постарел, она жила. И пусть он с упоением одержимого это игнорировал, он давно любил не её, а свои воспоминания.

«И пусть, — подумала она, задрав голову и мысленно оценив высоту здания. — Надеюсь, он не успел слишком во мне разочароваться. Надеюсь, ему было так же постыдно хорошо со мной, как мне с ним». Она шла по петляющей гравийной дорожке, минуя все входы в корпорацию, и мечтала о слезах. Сейчас положено было размышлять о чём-то серьёзном, раскаиваться, сожалеть, но она почему-то не могла. Что ж, это расхождение между тем, что она должна была чувствовать, и тем, что она чувствовала на самом деле, и было причиной, предопределившей её планы.

Дорожка вынырнула из сада и вывела её к одному из новых кварталов, где дома были уже гораздо выше, а застройка плотнее. «Хоть что-то новое здесь появилось за восемнадцать лет», — подумала Эмри, хотя архитектура её вовсе не впечатляла. Все эти новые стоэтажки по всему миру были словно спроектированы одним человеком.