Полина Кулагина - Свободный мир

Примерно в том же стиле, хоть и гораздо ниже, было и здание, где располагалась штаб-квартира комитета. Всего каких-то пару недель назад она встречалась там с главой Одиннадцатого сектора, пожилым мужчиной с отвратительно сочувственным взглядом, который так долго говорил ей о своём сопереживании, что она успела его возненавидеть. Эмри прекрасно знала, что Одиннадцатый сектор никогда не выдаёт тех, кто бежит туда из Первого: ни комитету, ни тем более самому Первому сектору: ядерная бомба, запущенная с одной части уже-не-соединённых-штатов на другую, хоть и не уничтожила, как планировалось, конкурентов, зато изрядно подпортила отношения между частями некогда величайшей мировой державы. Но к просьбе будущего председателя мирового правительства можно было бы отнестись и внимательнее, всё-таки речь шла о её семье.

Эмри заплатила высокую цену за то, чтобы стать самым отвратительным человеком на планете: она потеряла не только Анну. В тот день, когда она пообещала сбить самолёт, Анна позвонила своим бабушке и дедушке, родителям Эмри, которых та когда-то по договору с Роулсом также привезла с собой в Первый сектор и которым теперь оставила младшую дочь. И в тот же день они втроём, не забрав с собой почти никаких вещей и даже не связавшись с самой Эмри, пересекли границу Первого сектора, преодолели нейтральную зону и, судя по всему, успешно прошли границу с Одиннадцатым сектором сутки спустя. Дальше их след терялся: они оказались настолько далеко, что отследить их из Первого сектора стало невозможно.

Это было больно, но беда заключалась ещё и в том, что Эмри оказалась заложницей положения: если бы она решила давить на главу Одиннадцатого сектора, настаивая на полномасштабной поисковой операции, это, несомненно, вызвало бы его подозрения. Не было никаких оснований полагать, что её семья в опасности, а скорое распространение А-17 на все сектора означало, что найти сбежавших можно будет за считанные минуты. Она изо всех сил пыталась прикинуться не в меру впечатлительной и нервной, но он на это не повёлся, продолжив пичкать её лживыми утешениями и заверениями в том, что их сектор — самый безопасный в мире, и в том, что, если б с её родственниками что-то произошло, это было бы уже известно. На самом деле (Эмри была в этом уверена) он и палец о палец не ударил, чтобы решить её проблему. Действительно, ну кто бы мог поверить, что в 2080-м году глава «самого безопасного» сектора не может найти на своей территории нескольких человек? И Эмри прекрасно знала, что проблема даже не в неприязни к ней лично, вредный старик ведёт себя таким образом по вполне очевидной причине: он принципиально не хочет сотрудничать с комитетом, который, хоть и расположен на нейтральных территориях, в общественном сознании прочно ассоциирован с Первым сектором.

Эмри прошла через гранитно-металлический, безукоризненно чистый двор и в очередной раз посмотрела наверх. Она обладала властью, которой прежде не обладал никто, и эта власть ничего не могла исправить, никак не могла ей помочь. Ей почему-то вспомнилось беспредельно счастливое лицо Гения в тот день, когда она улетала в Первый сектор (ну, если в чём-то они и были похожи, так это в неуместности переживаний). И она, как ни странно, прекрасно тогда его поняла. Он был так рад вовсе не тому, что она уезжает, а тому, что его главный страх потерять её ещё раз, с которым он так долго боролся, утратил над ним свою власть: он знал, что она вернётся.

В последний момент она передумала, её рука скользнула по позолоченному сенсору открывания двери, но она не стала входить. Ей было некуда торопиться. Эмри обернулась и пошла дальше, в глубь нового квартала.

У жизни было довольно мрачное чувство юмора: Эмри, мечтавшая о крахе корпораций, о том, чтобы изменить мир к лучшему, сделав его действительно свободным и справедливым, стала известна как человек, который лишит мир последней ещё остающейся у него свободы: свободы выбора. Она так хотела лучшего, а теперь вынуждена была изворачиваться, отрекаясь от всех принципов, лишь бы не допустить худшего. Эмри, всей душой ненавидящая корпорации, увы, испытывала к главе MJ не только болезненное влечение (это она ещё могла бы себе простить, поскольку уж она-то знала, сколь темна и неприглядна человеческая природа) — она любила его и ни за что не хотела видеть, как он к ней неизбежно охладеет. Эмри не хотела видеть, как сбудется пророчество её дочери и она надоест Гению, не хотела именно потому, что Анна была права. Увы, эта его «любовь» к ней была ужасной пошлостью, неуместной, неприложимой к моменту, когда она уже совершила чересчур много непоправимого.

«Вот теперь время определиться, — Эмри остановилась между четырьмя многоэтажками и в самый последний раз посмотрела наверх. — Никакой разницы», — решила она и пошла к ближайшей по правую сторону.

В лифте заложило уши, но она настолько пыталась сконцентрироваться и думать о чём-нибудь грустном, что не обратила на это никакого внимания. Дверь на крышу поддалась ей без всякого труда. Любопытно, но с этого здания открывался отличный вид на сады внешнего города, и прямо внизу, скрытая оранжерейным стеклом, расстилалась та маленькая лимонная роща, в которой они когда-то так любили проводить время и в которую, разумеется, не пошли восемнадцать лет спустя: уж слишком от этого веяло сентиментальностью и погоней за невозвратимым. Во внешнем городе и без того хватало красивых мест для прогулок.

«Это должно было бы доставить тебе огромное удовольствие, — подумала она, мысленно обращаясь к Гению и неотрывно следя за временем. — Никогда в своей жизни я ещё не полагалась на тебя в такой степени. И уже никогда не положусь».

Если б не удачное стечение технологических обстоятельств, смерть Эмри могла бы оказаться куда более мучительной, а если б она так и не решилась на самоубийство, жизнь после всего, что она сделала, была бы мучительной вдвойне: она, пожалуй, и стала бы для Эмри самым страшным наказанием за всё.

И раз уж ей выдался шанс закончить свои страдания безболезненно, она не собиралась его упустить: ровно в десять часов по местному времени в её внешней памяти, как и во внешней памяти всех остальных жителей Земли, возникнет сбой, вследствие которого она на несколько минут потеряет сознание.

«И почему мне так хочется, чтобы ты выжил? Как будто всё это ещё имеет какое-то значение», — подумала она, хотя в последние две минуты, наверно, следовало бы предаваться каким-то более безысходным мыслям. Но, увы, чем дальше, тем меньше она могла себя контролировать. «Какая же ты бессердечная дрянь, Эмри», — сказала она вслух, на этот раз — самой себе. Даже теперь, попрощавшись с этим миром, она упорно фальшивила, продолжая испытывать не то, что должны испытывать все нормальные самоубийцы.