Юлиус Эвола - Традиция и Европа

Согласно дальневосточной традиции царь, «сын неба» — t’ien–tze , т. е. рождённый не под властью законов смертных, имеет «небесное призвание» — t’ien–ming , что точно так же включает идею сверхъестественной реальной силы. Вид этой «небесной» силы является, согласно Лао–цзы, действием–без–действия ( wei wu wei ) или нематериальным действием при помощи одного присутствия . Она невидима как ветер и имеет при этом всю непреодолимость природной силы: силы обычного человека — говорит Мен–цзы — сгибаются перед ней, как стебли сгибаются под ветром. [41] [41] О виде «добродетели», владелец которой — царь, ср. « Чжун–Юн » , XXXIII, 6, где это значит, что тайные деяния «неба» достигают крайней степени нематериального — «они не имеют ни звука, ни запаха», они нежны «как самое лёгкое перо». О действии без действия ср. там же XXVI, 5–6: «Кажется, что в совершенном человеке его добродетели шириной и глубиной равны земле; высотой и сиянием они напоминают небо; по размеру и сроку жизни они приравниваются к безграничным пространству и времени. Живущий в этом великолепном совершенстве, он не проявляется и, тем не менее, он обнаруживается, как земля, своей пользой; он не двигается и, тем не менее, он вызывает, как небо, многократные перемены; он не действует и, тем не менее, он приводит, как пространство и время, свои произведения к завершению». Далее (XXXI, 1) говорится, что только такой человек «достоин владеть наивысшей властью и приказывать людям». Укрепившийся в этой силе или «добродетели», в Древнем Китае властитель действительно образовывал центр любой иной вещи или энергии. Считалось, что от его поведения зависели не только слава или бедствия его империи (именно из–за «добродетели» — te’ — властителя, и в меньшей степени из–за его личного примера поведение его народа является хорошим или плохим), но и управляемый и благоприятный ход самих явлений природы. Его функция центра подразумевала пребывание в том внутреннем, «победоносном» виде бытия, о котором шла речь и которому здесь может соответствовать смысл известного выражения «постоянство в середине». Но если так, то никакая сила не может тягаться с его «добродетелью» в попытках мешать традиционно упорядоченному ходу человеческой жизни и даже природных вещей. При всяком обычном событии властитель должен был искать последнюю причину и скрытую ответственность за это в себе самом.

Говоря в общем, идея священного вмешательства, при помощи которого человек скрытыми силами поддерживает естественный порядок и, так сказать, обновляет жизнь природы, принадлежит древнейшей традиции и очень часто перекликается с королевской идеей. То, что первая и наиболее существенная функция короля состоит в исполнении тех ритуальных и освящающих действий, которые представляли основной вопрос жизни в традиционном мире, — это, во всяком случае, идея, которая продолжается во всех регулярных формах традиции, до греческих городов и Рима, [42] [42] Аристотель («Политика», VI, 5, 11; ср. III, 9) говорит: «Цари имеют свой сан вследствие того, что они являются жрецами общественного культа». Самое важное действие, полагавшееся царю Спарты, было приношением жертв; и тоже самое можно было сказать о первых римских царях и также властителях императорского времени. производя уже упомянутую неотъемлемость королевского сана от освящения и «понтификации». Король, обладающий неземными силами, божественное существо, появлялся естественным путём в качестве того, кто способен непосредственно осуществлять власть ритуалов и открывать путь к высшему миру. Поэтому в тех формах традиции, в которых появляется особая каста жрецов, к ней принадлежит и царь, если он соответствует своему изначальному сану и функции, являясь её главой, pontifex maximus . Если мы, наоборот, находим у определённых народов обычай смещать или уничтожать вождя при его несостоятельности — всё же этот отказ считался ими знаком упадка таинственной силы «счастья», из–за которой и имел человек право быть главой, то мы имеем здесь отзвук чего–то такого, что, даже в формах материалистического вырождения, сводится к тому же ряду идей. И у северных народов, вплоть до готского времени, где принцип королевской божественности оставался неприкосновенным (король назывался здесь Ases — название определённой скандинавской категории богов), несчастье, как, например, голод, эпидемия или неурожай, считалось если не непосредственно отсутствием присущей королю таинственной власти «счастья», но всё же следствием действий короля, и подрывало объективную реальность его власти.

Поэтому от короля требовалось, чтобы он сохранял символическое и солнечное качество invictus — sol invictus, élios aníketos — и поддерживал вместе с тем непоколебимое и сверхчеловеческое центральное состояние, что точно соответствует дальневосточной идее «постоянства в середине». В противном случае сила , и с нею функция, переходила на того, который доказывал, что он лучше притягивает её к себе. Уже здесь можно указать на один из случаев, в которых представление о «победе» станет узловой точкой различных значений. Кто правильно понимает их, для того является в этом отношении максимально важной легенда о лесном царе Неми , сан которого (царская власть и жреческий сан) переходил на того, кому удалось победить и «убить» его — и известна также попытка Фрэзера приписать именно этой легенде разнообразные традиции этого же типа, которые имеются примерно всюду на свете. Разумеется, «испытание» как физическая борьба — которая никогда не должна была происходить в действительности — это только лишь материалистическая редукция того, чему присуще высшее значение. Чтобы понять более глубокий смысл, скрывающийся в легенде о царе–жреце Неми, нужно вспомнить, что согласно традиции стать Rex Nemorensis имел право только «сбежавший раб» (т. е. в эзотерическом понимании существо , сбросившее оковы низшей природы ), после того, как он овладел ветвью священного дуба. Но этот дуб равнозначен «мировому древу» многих других традиций и вообще является довольно употребительным символом изначальной силы жизни; этим выражается то, что только существо, которое хочет разделить эту силу, может стремиться отнять сан у Rex Nemorensis . Что касается этого сана, то нужно напомнить о том, что этот дуб, а также роща, чьим rex был царь–жрец Неми, был связан с Дианой, и что Диана была даже «любовницей» царя лесов. Великие азиатские богини природы часто символизировались в древних традициях восточного среднего сословия священными деревьями: за этими символами мы видим идею королевской власти, которая выводится из бракосочетания или связи с этой таинственной силой «жизни» — которая также является силой трансцендентной мудрости и бессмертия — воплощенную как в богине, так и в дереве. Таким образом, сказание о Неми получает общий смысл, который мы находим во многих других традиционных мифах и легендах, а именно в тех из них, в которых говорится о «победителе» или «герое», который попадает на место rex во владение женщины или богини, которая встречается в других традициях в косвенном значении хранительницы плодов бессмертия (женские образы в отношении с символическим деревом в мифах о Геракле, Язоне, Гильгамеше ит. д.) или в непосредственном смысле персонификации тайных сил мира и жизни или сверхчеловеческого знания [43].