Юлиус Эвола - Традиция и Европа

Эта атмосфера не сильно отличается от той, в которой оформился и развился миф о «сверхчеловеке», частично из–за самого Ницше. Мы говорим «частично», потому что философия Ницше создана из элементов, которые гораздо более разнородны и разнообразны, чем обычно думают. Всё же нельзя отрицать, что эволюционистский предрассудок с его биологическими приложениями сильно повлиял на один аспект ницшеанской мысли, далеко не периферийный, но, естественно, наиболее безосновательный. И можно сказать, что этот аспект у Ницше до вчерашнего дня был наиболее понятен именно потому, что он был непосредственно связан с идеями, господствующими в наше время.

Ницшеанская теория «сверхчеловека» является дополнением к натурализму, и, как таковая, сегодня принадлежит прошлому. Взятая сама по себе, она могла вводить в заблуждение стремления лучших из нового поколения — так как она начинается и заканчивается в «религии жизни», или, лучше сказать, в «предрассудке жизни» . Мы думаем, что именно так мы должны назвать концепцию, в центре которой лежит чистая жизненная сила в её исключительно биологическом смысле — которую естествознание исследует «снаружи» теми же методами, которые оно применяет к материи, в то время как «волюнтаристы», «интуиционисты» и приверженцы «активизма» вместо этого пытаются познать её в форме прямого чувства, как непосредственный факт сознания. Но в любом случае это чисто животная, инстинктивная, доличностная жизнь, это корень и глубокая воля того в нас, что принадлежит только телу и природе.

Кажется, что концепции, о которых мы говорим, не могут увидеть в человеке ничего более, или же, если они различают что–то ещё, они считают это чем–то вторичным и производным по отношению к «жизни». Для них «Я» — это не сверхъестественный принцип, это не выражение иной реальности, а более или менее ощущение жизненной силы, — чувство, которое может увеличиваться или уменьшаться, усиливаться или выдыхаться.

Из этого в некоторой степени выводят своё существование и смысл знаменитое ницшеанское понятие «переоценки всех ценностей» и последующая теория власти. Согласно этой теории, громадное количество этических, социальных и религиозных концепций веками плели заговор против «жизни» и поощряли гибельный отрицательный отбор, превознося как ценность и дух всё, что убивает и выхолащивает инстинкт, что затуманивает или понижает ощущение жизненной силы. Эти ценности являются ценностями «упадка» и ressentiment , ценностями рабов, слабых, лишённых наследства, отбросов природы, которые при их помощи постепенно уничтожили тот фундамент, на котором в сильные и здоровые времена основывались и торжествовали сверхчеловек и его право повелевать. Ницше провозглашает мятеж против этих «ценностей упадка», раскрывает их ядовитую природу и в качестве принципа новой оценки, нового критерия предлагает всё то, что соответствует жизненному инстинкту (Lebenstrieb), что оправдывает и усиливает жизненный инстинкт, чьё максимальное выражение для него — это воля к власти; это и может быть названо истинным, моральным, законным, духовным и прекрасным. Всё то, что умаляет, ограничивает, осуждает жизнь, является ложным, неморальным, отвратительным и противозаконным. Ницше провозглашает новую религию воли к власти как прелюдию к пришествию новой эры сверхчеловека.

Нужно признать, что под «волей к власти» Ницше понимает волю не только к внешнему, но и к внутреннему господству. Сверхчеловек не только повелевает другими людьми, но также и знает, как подчинить своему абсолютному господству свои инстинкты, развитые до стихийной, страшной силы, и не в смысле их удушения, а скорее их удержания, почти как диких животных, готовыми вырваться тогда, когда он пожелает. Однако в обоих случаях — т. е. в повелевании самим собой и в повелевании внешним миром — в том аспекте философии Ницше, который мы здесь рассматриваем, всё сводится к чувствам, ощущениям. Ценность воли к власти, энергично совершенствуемой как через как зло, так и добро, при помощи самых крайних испытаний, ограниченной только самыми безумными пределами, абсолютно безжалостная как к себе, так и к другим — эта ценность всегда будет ценностью увеличивающегося и обострённого чувства «жизни» и «Я», выводящего своё самосознание и самоутверждение только из самого этого дикого чувства.

Волна поднимается, но не находит выхода, не находит преображения. Этот импульс в своей основе нейтрален; но этот тёмный, почти «демонический», довольствующийся самим собой аскетизм лишён высшего смысла.

Один комментатор Ницще — Георг Зиммель — говорил об обстоятельствах, в которых крайняя интенсивность жизни преобразуется и превращается как бы в иное качество — «больше–чем–жизнь», Mehr–als–Leben . Но в мире такого сверхчеловека Ницше нет предпосылок для такого события: отсутствует идея, точка опоры, которая действует, так сказать, как трансформатор в электрической цепи, и которая актуализирует жизнь как «свет», как «сверх–жизнь», т. е. как проявление и утверждение всего сверхъестественного. Аполлон, олимпийский принцип, олимпийское превосходство, интерпретированный Ницше как символ внешнего и нереального, всегда остаётся для него опасностью, врагом Диониса, т. е. жизни — неконтролируемого импульса жизни, который наполняет себя сам, утверждает самого себя и не желает изменяться, рассматривая любой «потусторонний мир» как иллюзию и выход для слабых и больных. Круг замыкается. И мы остаёмся убеждены, что при наивысшем уровне жизни (пусть неосознаваемом и умозрительном) такой интенсивности, которой могла соответствовать только сверхъестественная точка опоры, отсутствие таковой вызвало круговорот этой замкнутой интенсивности и в итоге привело к своего рода короткому замыканию — мы остаёмся убеждены, это именно эта ситуация была тем, что привело Ницше к трагическому концу, к безумию .

Если «человек — это то, что нужно превзойти», если «человек— это мост, ведущий от зверя к сверхчеловеку», то это преодоление, этот переход является иллюзорным, если продолжать рассматривать «жизнь» и только её саму в её разнообразных формах и интенсивностях и не исходить из предпосылки о существовании двух противоположных природ, двух противоположных миров.

И сегодня «расизм» в своих определённых отклонениях, которые не соответствуют ни высшему идеализму немецкой традиции, ни идеализму национал–социалистической революции, кажется, построен на худших аспектах наследия Ницше, так как он стремится свести любую ценность к биологической основе, сделать жизнь, кровь и расу мерой и условием каждой духовной формы: таким образом, он впадает в искажающий редукционизм, который просто закрывает путь, ведущий к подлинному преодолению и подлинному сверхчеловечеству.