Юлиус Эвола - Традиция и Европа

Само собой разумеется, Россию не стоит приравнивать к Соединённым Штатам. Оба государства постоянно обнаруживают несомненные различия с точки зрения людей, темперамента, расы и политического состояния. Как одна, так и другая культура демонстрирует нам демонизм коллективизма; анонимность власти; сознательное или инстинктивное умаление всякого трансцендентного интереса под интересы группы и её материальные воплощения; механический идеал и технический мессианизм; безразличие(Америка) или ненависть (Россия) к автономной личности и всякому виду незаинтересованной деятельности — ко всему, что ещё ценилось нами как «действие» или «созерцание» в традиционном смысле. В этой связи указывается на то, что советские идеологи, техники и даже поэты осознанно следуют американскому идеалу и придают ему почти таинственный ореол.

Здесь может находить место только одно или другое указание. Мы не можем подчёркивать — как мы делали это в другом месте — многочисленные моменты, где обе культуры на самом деле встречаются. Даже с экономической точки зрения нет никакой принципиальной противоположности между советским государственным трестом, где пролетарский капитал не может оставаться в руках отдельных людей, и системе непрерывных инвестиций большого американского производства, где капиталист сводится к чему–то вроде аскетического инструмента для расширения и непрерывного производительного размещения всякой прибыли. В конце концов, можно приписывать всё следующему различию: формы, которые при Советах добиваются своего напряжением, сохраняющим в себе что–то трагическое и дикое, фактической диктатурой и террористической системой, вновь появляются в Америке при внешней видимости демократии и свободы, но они оказываются стихийным результатом, к которому привел чистый интерес производства, освобождение от всякого традиционного элемента, «животный идеал» материального покорения мира.

По этой причине Америка таит в себе подстерегающую нас опасность, но не как Россия — не как враждебная сила с ясно сформулированной идеей. Скорее она несёт в себе зародыш именно такого искажения ценностей, той материализации и «социализации», крайним результатом которого является советский миф. Беззаботная американизация Европы вводит в неё троянского коня —принцип, который уничтожит всякий традиционный остаток в её народах. Внешний, практический, механический, по–спортивному американизированный образ жизни неизбежно несёт с собой взгляд на мир, в результате которого Европа — твёрдо, но незаметно — пойдёт как раз в том направлении, на котором ей угрожает опасность всемогущего советского массового человека.

Символ, при помощи которого Европа может воззвать к единству для защиты своей жизни и сохранения своей древней традиции, по нашему мнению, будет неполным, если Россию и Америку не отставят в сторону, если не увидят обе стороны одних клещей, сходящихся с востока и запада.

Разрушение личностного; подъём коллектива; всемогущество механического над органическим, смешение и стандартизация над разделением; грандиозная trahison des clercs [89]— порабощение всякой интеллектуальной и духовной возможности в пользу только лишь более материального и более социального осуществления —этим являются для нас признаки утверждаемого Америкой и Россией универсального «идеала» нового и высшего человечества.

В противоположность этому мы должны защитить нашу универсальную европейскую идею. Мы намеренно подчеркнули духовную сторону антиевропейской опасности, чтобы приблизиться к определению истинных предпосылок нового европейского единства.

Сегодня мы оказались в таком положении, что материальные и политические опасности со всех направлений вызывают опасение и готовность к ответным действиям. Поэтому обрисованная графом Куденхове материальная опасность со стороны новой России, вероятно, уже в скором времени принудит европейские народы к таким интересам и принципам, которые, наконец, выйдут за пределы ограниченного политического эгоизма. Всё же мы настаиваем, что некоторое единство, которая осуществляется в области материального — а к этой области для нас принадлежит всё, что является экономическим и «политическим» в узком смысле — может быть только преходящим — таким единством, которое в каждое мгновение может снова распасться на самые различные, в том числе и иррациональные, силы. Кроме того, если речь идёт об органическом единстве, а не о единстве простого соединения разнородных частей в одно целое, то ненужно думать, что его можно добиться внешним путём — рядом международных договоров без наличия высшего принципа. Предпосылкой, из которой нужно исходить, истинной основой, на которой можно органически достигнуть также и материального и политического единства «Пан–Европы», кажется нам единство в одном и том же духе, в единственной традиции. Точно так же мы считаем, что истинная природа отношений должна быть определённо не интернациональной, а наднациональной.

Если говорят о необходимости «европейской» реакции, то нельзя обойти главное: от чьего имени должно оказываться сопротивление? Если мы признаем, что противопоставляем себя России как союзу советских республик или Соединённым Штатам, то Европа — как раз согласно анти иерархическому «социалистическому» государственному идеалу этих обеих держав — организовалась бы в единое целое. Тогда мы имели бы положительное решение, равное отрицательному; сопротивление скрыло бы в себе отказ, внутреннее поражение, переход на сторону врага как раз направленным против него защитным актом. Материальная — политическая или экономическая — опасность, которая Россия или Америка представляет для нас, должна считаться нами противоположной стороной духовной опасности, поэтому она должна призывать нас к реакции, которая должна быть духовной в primis et anteomnia , [90]как основа и принцип для всего остального.

Как верно выразился князь К.–А. Роган в рассмотрении похожего вопроса, «если несколько полков раздельно маршируют по дороге в пропасть, то мало пользы в том, что они объединятся в одну армию, но не изменят своё направление — и эта объединённая армия тоже упадёт в пропасть». Было бы слишком легкомысленно полагать, что упадок нашей культуры можно задержать созданием какой–либо формы европейского объединения, если отдельные народы ещё не подверглись внутреннему обновлению, т. е. интегрирующей реакции, духовной интеграции, вследствие чего всё то, что склоняется в них к русскому или американскому, было бы отделено. Тогда они обладали бы единым духом и были бы органически и практически собраны в высшем, стоящем над всякими деталями единстве. Может также произойти так, что при быстро развивающихся событиях какая–либо экономическая, политическая или военная форма объединения будет навязана в качестве немедленного вспомогательного метода, прежде чем будет сформирована соответствующая ей духовная сторона, общеевропейское сознание. Несмотря на это, нужно признать: где внешнее не организуется внутренним, где душа не придаёт собственному телу единство, жизнь и форму — там может речь идти только о незавершённых явлениях, которые не в состоянии сохранять настоящее постоянство.