Александр Бреусенко-Кузнецов - Гарпии визжат

Лишь одно хорошо — у азартного инвалида и мысли не могло возникнуть, что ему намеренно поддаются. Нет уж, за каждый выигрыш одноногого Бабозо досыта его накормил своей самой крепкой, отборнейшей ненавистью! И был искренен, да, очень искренен.

Не владей инвалидом собственная злая страсть, он давно бы уже прекратил игру и пытался соперника зарезать — просто за всё, что пришлось от него выслушать. Но ведь как ты его зарежешь, когда он прямо сейчас тебе крупно проигрывает — и теряет ставку намного больше, чем жизнь.

Правильно сделала Кэнэкта, что велела впустить старого Зильбера сюда — не поддалась на встречные уговоры Бабозо, который клятвенно заверял: «Проиграюсь дотла, но лучше уж там, у Кривого Джабы!».

Нет уж, у Джабы, да будь тот хоть трижды крив, за ловким игроком вроде Бабозо — в жизни никто бы не уследил. Прямо здесь, в «Битых склянках», на глазах у Кэнэкты и Переса, он ухитрялся такое откалывать, что крокодила ему лысого вместо Джабы! Чуть задумаешься или задремлешь, глшядишь — а хитрец уже запустил звговорённые кости и отыгрывается быстрей, чем теряет.

В такие моменты безнадёжного плута приводила в чувство лишь душевная история от Переса — сама короткая, но с долгим продолжением — всё о том, как в Лопволарое линчевали шулера, а он срывался с верёвки, а его ловили и вешали по новой. А чтобы Бабозо не подумал, что Лопволарое совсем далеко, Ламбуто отвешивал в придачу такого пинка под зад, что даже на заговорённых костях выпадала сущая дрянь.

— Тоже мне, друзья! — набычивался тогда Бабозо, а Джу ему отвечал:

— Так это мы тебе крупно завидуем!

В общем, хоть с переменным успехом, но фортуна таки качнулась в сторону ехидного старикашки на костыле. Зильбер сгрёб пузырьки в мешок, завязал тесёмку и, довольный, отправился восвояси.

Знал бы только он сам, что выиграл! И знала бы хоть сама Кэнэкта, что выиграл инвалид! Нет же, заранее не поймёшь.

Пока гадостное заклинание не сработает.

— Счас на радостях напьётся рома, — предрёк Бабозо, — тут у него бутылочки и растащат. Ищи их тогда…

— Не напьётся, — ответил Перес, — но будет надоедать своим мёртвым прелестницам. Если они догадаются, что флаконы ушли налево — как бы не выдумали чего поновее!

Поновее — и ладно. Догадаться бы, что было старое.

Ведь подчинённых-то ты убедила, а сама, положа руку на сердце, уверена ли, что проигрыш бутылочек поможет? Может быть, там такая гадость, что начнёт разить наших с любого расстояния? Или такая, которая везде догонит? А может, она превратит их самих в чудовищ — и лишь потому, что они к бутылочкам однажды успели прикоснуться?

— Оставить кого-то на берегу — последить за Зильбером? — предложил Перес. — Ну, чтобы с его коллекцией было благополучно.

— Не стоит, — отказалась Кэнэкта, — только вызовет подозрения. А за своим мешком Зильбер и сам проследит…

Ах, посетила запоздавшая мысль, может, стоило пузырьки не проигрывать, а по-тихому где-то вылить?

Хотя… Поди угадай, что случится в момент, когда эту мертвецкую отраву выпустишь наружу. Не стряслось бы, как с эликсиром Пандоры — бегонской царицы, пытавшейся заклинать ветер с помощью плохо помытой ночной посудины. Сколько людей отравилось зловонным воздухом — не сосчитать. А даме всего-то хотелось быстро проветрить комнату.

Оксоляна прежде считала, что изведала множество приключений в «гробу на колёсах», как ей понравилось называть тот просторнейший уютный экипаж, в котором её великолепная септима тряслась от мертвецкого Запорожья в направлении Саламина и застряла под Лопволарое.

В общем, царевна себе льстила. Подлинный опыт лежания в «гробу на колёсиках» случился с нею только сейчас.

В грузовом экипаже — фургоне — лучше помещаешься, когда не пытаешься в нём стоять, а ложишься навзничь поверх аккуратного штабеля хорошо утрамбованных тел подруг. Ты укладываешься, протягиваешь ноги, а тебя дополнительно трамбуют всё новыми и новыми подругами — ноги к головам, чьи-то тяжёлые от глины юбки — прямо тебе в рот, а мощная сила чьей-то тяжести наваливается сверху, давит, расплющивает. Ты заходишься в безмолвном крике, и кляп из омерзительной глины приходится очень кстати, ведь быть кем-то услышанной тебе сейчас вовсе никак-никак не надобно. И всё-таки ты счастлива: ты прошла испытание, ты вошла в новый тур, тебя Ангелоликая милостиво пропустила из ветхой септимы в новую гексу.

Ты смогла поместиться в фургон, а одиннадцать бывших подруг — те не сумели. Их обезглавленные тела (ну да, после ритуальных ударов кинжала телохранительница Мад поработала и топориком, как-никак, наши сёстры мертвечихи живучи, если голову не отделить — очухаются себе и нам на беду!), в общем, их тела и головы побросали в ближайшую из этих вдруг новообразовавшихся городских канав, и, подхваченные течением, подруги поплыли в более населённую портовую часть Саламина.

Там их найдётся, кому опознать. Ещё бы! У мертвечих же тела набальзамированные, сразу заметные между простых утопленников. Тот, кому надо, увидит большое количество погибших мёртвых работниц из салонов Лейлы, вот и сделает вывод, что не надо их далее искать.

Будто бы, хе-хе-хе, все концы опущены в воду.

А единственный фургон-катафалк, доверху набитый телами выживших мертвечих, под такой дымовой завесой тем вернее выберется из Саламина — как можно, как можно дальше. Мад — это голова!

Ах нет, даже и Мад не могла всё учесть — ох, эти внезапные канавы учинили такую путаницу и панику! Ведь не стоит же забывать: есть ещё не добравшиеся до заветного пустыря подруги. В основном — просто по незнанию точного места сбора. Этих бы было важнее всего найти и прирезать, да только где же их найдёшь, когда они сами себя потеряли?

Надежда Ангелоликой, наверное, только лишь на одно: заблудившиеся подруги тоже заметят в канавах обезглавленные тела себе подобных мертвечих — и примут за страшную месть капитана Кьяра. Вот и станут они тогда гораздо лучше прятаться!

Их конечно, найдут — но, во-первых, лучше поздно, чем рано, а фургон-то уедет дальше, а, во-вторых, многого они не расскажут. Если сами не знали о месте сбора, то как им на него сориентировать сыщиков?

Но всё это — тревоги Ангелоликой. Оксоляне о них думать не след. Пока её дело — просто лежать в счастливом шестиколёсном гробу, не заплетаясь досужими мыслями ни за что лишнее.

Трудно лежать, тяжело лежать, больно и страшно? А что ты хотела — это ведь часть посвятительного обряда.

Дело сделано. Ребята ушли в плавание, вернее, в массовый и опасный морской набег на ощетинившуюся мятежную местность.

За Бабозо следили тщательно, проигранной опасной коллекции он себе и так не вернул. Когда отчаливали, порывался даже прыгнуть за борт, но то — специально, чтобы за ним побегали. С Бабозо всё образуется.