Вадим Панов - Продавцы невозможного

В танце, горящем под сводами огромного зала.

Блестит умащенное благовониями тело, пышное и гибкое. Наготу скрывают лишь браслеты и тонкая ткань. И чем быстрее становятся удары сердца, тем быстрее истончается ткань, наполняясь влагой страсти. И тем крепче сливается с барабанами яростный звон браслетов. И тем сильнее дрожат пухлые губы Зары. И таившееся во взгляде возбуждение медленно перетекает в тело. Пальцы уже не подрагивают, они поглаживают подлокотник.

Барабаны…

Промокшая ткань прилипла к коже, не скрывает ничего. Перед глазами черные соски, волосы на лобке, упругие ягодицы. То стремительно мелькают, то вдруг замирают в плавном, мягком, полном неги и ожидания движении. Призыв становится сильнее и сильнее, но Папа не торопится, наслаждается искусством и затопившим его желанием. Папа терпелив, он знает, как должно быть.

Он знает, что через несколько мгновений ритм вырастет в разы, что барабаны погонят их сердца к самой вершине, что именно тогда…

Барабаны сбиваются.

Что?

Разгоряченная Зара теряется, неловко останавливается, прерывая чарующий танец, в глазах мелькает растерянность, а в следующий миг, когда мамбо замечает вошедшую в зал девушку, – в ее взгляде появляется злоба.

– Что случилось? – Папа Джезе уловил смену настроения Зары, приподнялся и повернул голову. – Ты кто?

Патриция медленно прошла по залу, и духи Лоа, призванные страстной яростью барабанов, уступили ей дорогу. Их явное недовольство смешивалось со тщательно скрываемым любопытством. Джезе понял, что духи Лоа не приветствуют девушку, но и не прогоняют ее. Или не могут прогнать?

Заинтригованный, он поднялся на ноги.

– Я тебя знаю?

– Мы не были представлены.

Пэт остановилась в двух шагах от Папы.

– Мне кажется, я тебя знаю. Где-то видел…

– Уж не во снах ли, архиепископ?

– Ты умеешь проникать в сны?

– Если они твои.

– Чем же я необычен?

– Тем, что мешает тебе меня прогнать.

– Я просто не хочу тебя прогонять…

Короткий, сдавленный, сдерживаемый всеми силами вскрик – Папа его не услышал. Все его внимание было приковано к другой женщине, и Зара, разгоряченная бешеным танцем Зара, переполненная желанием и злобой… поняла, что должна уйти. Уловила насмешливый шепот духов, но догадалась бы и без подсказки. Увидела, как Джезе смотрит на незнакомку, услышала, как говорит, и догадалась.

«Он забыл меня!»

Огонь танца, того немыслимого танца, что мамбо дарит лишь любимому, погас.

Пятясь, Зара дошла до потайной двери и покинула зал. И разрыдалась, прижавшись лицом к холодной стене.

– Мы встречались, но не разговаривали. Ты чувствовал, что я рядом.

Умолкшие было барабаны неуверенно подали голос. Тихий удар. Потом еще один. Любопытные духи Лоа кружили над мужчиной и женщиной, застывшими в самом центре собора.

– Ты спасла мне жизнь.

– Я была рядом.

– Кто ты?

– Меня зовут Патриция.

Слова уносились прочь, потому что они видели только друг друга. И слышали лишь дыхание друг друга. И по нему, прерывистому, понимали, что спрошено и что отвечено. И еще понимали, что не могли не встретиться.

Он прикоснулся к ее руке, почувствовал тепло нежной кожи. Почувствовал, как добирается оно до разбитого, окаменевшего сердца. Добирается через прикосновение и через взгляд. Через дыхание. Через стук сердца.

– Зачем ты пришла?

– Я ищу себя, Джезе. – И вдруг подумала, что здесь… что здесь прячется ее душа…

И барабаны осторожно застучали новую песню. Барабаны знали, что без них не обойдутся.

Анклав: Москва

– Очередная операция Европола получилась не менее жесткой, чем предыдущие, в ходе которых были разгромлены крупнейшие в Баварском султанате организации Живоглота и Путника. На этот раз целью полицейских стала набирающая вес банда Зазы Киприота. Спецназ блокировал торговцев наркотиками в клубе «Золотой запас», однако на предложение сдаться бандиты ответили отказом. В ходе завязавшейся перестрелки…

– Переключи обра-атно, – попросил Олово.

– Какого черта?

– Пожа-алуйста.

Чайка раздраженно посмотрел на режущего овощи слугу.

– Я не хочу слушать этого придурка.

– Ма-астер слуша-ает, – ответил Олово. – Я-а тоже.

И даже голову не повернул, дубина!

Кирилл в кабинете, типа занят. Да и говорить с ним не хочется, хватило той беседы, которую они вели по пути в Москву. Уйти бродить по дому? В особняке есть на что посмотреть…

Но Илья знал, что не уйдет.

Ему было комфортно рядом с Олово. Спокойно и безопасно. Уютно.

– Переключи!

– Ладно, ладно. – Чайка пробурчал пару ругательств, но все-таки настроил коммуникатор на канал Сорок Два. – Слушай свое Слово!

Территория: Европейский Исламский Союз

Ланданабад

Он немного волнуется, потому что впервые произнесет Слово экспромтом. Впервые будет искать нужные слова на глазах у миллионов людей. Он пытался подготовиться, несколько раз брался за текст, но не мог сосредоточиться. Или же, наоборот, сосредотачивался слишком сильно, и хладнокровие мешало ему отразить в словах душу.

Он будет говорить экспромтом. И даже не знает о чем.

– Время…

Он попросил принести микрофон – старый и большой. Надел уродливые наушники и сел не на пол, а на стул, стоящий спинкой вперед. Долго боролся со стойкой, подбирая ей удобную позу, а когда справился – замер, положив голову на руки.

– Сорок Два – время! – повторил удивленный оператор.

Люди привыкли, что Слово не опаздывает. Люди настроили коммуникаторы, но вместо уверенного пророка увидели сгорбившегося на стуле мужчину. Увидели обыкновенного человека.

Который смотрел в себя.

А рядом с ним молчал уродливый микрофон.

О чем говорить? Сказать правду? Поймут. И не просто поймут – поддержат. Все знают, что лидеры dd – убийцы и отступники. И ждут проклятий в их адрес. Сжимают кулаки в ожидании слова: кровь! Все согласятся с тем, что предателям должно воздать по заслугам, однако говорить о мести пророк не хочет.

Глаза закрыты, но Сорок Два видит громоздкий микрофон. Металлический корпус и металлическая сеточка. Толстый кабель, по которому вот-вот потечет ярость.

Но в душе ее нет, а значит, все поймут, что Слово ненастоящее.

Тогда о чем?

Рассказать, как ему плохо? Поведать миру, как Идея превращает романтика в убийцу? Тоже поймут, потому что любят. Разделят боль, ведь страдания его – за них. Он – пророк. Он платит собой за их будущее. Он ведет людей к новой Эпохе по дороге, вымощенной остатками его души.

Толстый кабель изготовился, нетерпеливо ждет исповеди, но пророку не нужна жалость людей. Он сознательно выбрал свой путь и не хочет плакаться в жилетку. А значит, все поймут, что Слово ненастоящее.