Ульяна Бисерова - Под кожей — только я

— Мальчишки высказывают очень смелые, фактически революционные идеи, — сказал он как-то Анне.

— Не я вложила эти идеи в их головы. У них есть свои глаза и уши. Они видят, как живут их родственники и соседи. Они учатся размышлять. Не думаю, что кто-то из них однажды решится примкнуть к освободительному движению. Это партизаны в глубоком тылу. Но, как мне видится, незаметный молчун представляет едва ли не большую угрозу для государства, которое мнит себя всевидящим оком. Это трещинки в Великой стене, куда ветер заносит семена диких степных трав.

В один из дней, когда Тео возился в доме с ворохом срезанных веток с мелкими лавандовыми соцветиями, увязывая их в пучки для просушки, он увидел в окно, как по главной дороге, громко сигналя и поднимая клубы желтой пыли, промчался военный внедорожник. Стараясь держаться в тени домов, он пробрался к площади и увидел, что Акыл, который считался в селении кем-то вроде старейшины, передает большую корзину с лепешками, сыром и пузатыми бутылями военному, за спиной которого болтался автомат. Его выцветший, покрытый темными пятнами и белесыми разводами высохшего пота китель был расстегнут до середины груди, виднелась несвежая майка. Кто-то крепко ухватил Тео за предплечье и втянул глубже в тень. Это была Анна, которая низко, по-старушечьи повязала платок, спрятав под ним косу, и закуталась в темный балахон.

— Ты что здесь делаешь? Если патруль заметит тебя, беды не оберешься.

— Да я не высовываюсь. Кто это вообще такие?

— Надсмотрщики из лагеря. Наведываются в окрестные села, когда выдается выходной, и трясут дань. Кара-Чолок — на отшибе, сюда редко наезжают. Кажется, еще не успели надраться до потери памяти, так что, может, и пронесет на этот раз.

Человек в военной форме закинул корзину в багажник и обвел собравшихся на площади мутным взглядом. Криво усмехнувшись, он перекинул автомат на другое плечо.

— А что, старик, правду говорят, что в Кара-Чолоке самые красивые девушки?

— Правда, да только было то полвека назад, сейчас всем красавицам внуки лепешку жуют, потому что своих зубов не осталось.

Охранник пьяно рассмеялся и собрался было сесть в машину, как заметил в толпе босого мальчонку лет трех, который жамкал огурец. Тео узнал и пацаненка, и его отца — их большая шумливая семья жила через два дома от травницы. Которая и угостила мальчика. Анна проследила за его взглядом с чужим, окаменевшим лицом.

— Эй, пацан! Ну-ка, иди сюда. Иди-иди, не бойся. И папку веди, ага. А ты где огурчик взял? Я тоже хочу. Так осточертел тюремный харч — сил нет.

Мальчишка зачарованно смотрел на чужого взрослого, который так приветливо улыбался ему, в то время как отец крепко сжимал его руку.

— Ну что, покажешь, где растет? Только поживей соображай. Мы с приятелями сильно спешим. А то придется папаньку хорошенько расспросить. И порыскать по дворам — может, еще что-нибудь вкусненькое припрятали.

Анна побелевшими пальцами сжала руку Тео.

— Если найдут огород… Выжгут все. Всех до единого загребут в лагерь.

Тео мягко отвел ее руку и поднялся.

— Стой! Ты куда?

Но он уже быстрым шагом шел к военному джипу.

— Ох, господин офицер, как же я рад повстречать цивилизованного человека в этой дикой глуши, — обратился он на безупречном мандарине к обескураженному охраннику.

— Ты кто вообще такой?

— Я подданный Ганзы и почетный гость клана Ли из Нуркента. Меня выкрали и собирались потребовать выкуп. К великому счастью, мне удалось сбежать. Я несколько дней плутал, пока не вышел к этим добрым людям. Жаль, что они не понимали ни слова, сколько я ни пытался втолковать. Воистину, судьба милосердна, раз теперь я под надежной защитой доблестного и бесстрашного ханьского гарнизона.

Выслушав его высокопарную речь, охранники заржали, как гиены.

— Я прошу вас незамедлительно доставить меня в то место, где я мог бы связаться с особняком клана Ли в Нуркенте и сообщить досточтимой госпоже Ли Чи о том, где я нахожусь. Полагаю, она была бы крайне разгневана, узнав даже о малейшем промедлении после стольких дней тревог и беспокойства.

Один из охранников, хмыкнув, грубо затолкал Тео в салон, где изнывало от скуки и жары еще несколько поддатых мордоворотов, и внедорожник резко сорвался с места.

Тео вытолкали из машины во внутреннем дворе огромного, в семь этажей, замкнутого в кольцо здания из бетона. Охранники заперли его в одной из длинного ряда камер, разделенных железными прутьями. Из дальнего угла камеры несло нечистотами. После тесноты и духоты пропахшего прокисшим потом и перегаром салона джипа нестерпимо хотелось умыться и прополоскать горло. Тео повернул торчащий из стены вентиль крана и услышал свистящий хрип пустоты, рвущейся наружу из ржавых труб. Он сел на грязный, усыпанный лузгой пол и закрыл глаза.

Тео провел в клетке весь остаток дня и ночь, изнывая от жажды и голода, все сильнее раскручивая маятник тревожных мыслей. Он не раз пытался мысленно заговорить с Аскаром, но тот упорно отмалчивался: забился в темные закоулки подсознания и ощетинился. Тео нутром чувствовал исходящие от него вибрации беспредельного, животного ужаса, и это пугало сильнее абсурда, который лез из всех щелей окружающей действительности, как ядовитый туман с болот.

«Ничего, надо перетерпеть чуть-чуть. Ли Чи примчится сразу, как только узнает, где я. Ну, или если сильно злится и намеревается хорошенько проучить меня, отправит за мной кого-то из подручных. Уже завтра я буду спать на свой кровати в особняке клана Ли в Нуркенте. Уже завтра», — мысленно повторял Тео, как мантру, чтобы отогнать страхи, которые вились в спертом воздухе ночи, как рой назойливых мух.

Ближе к рассвету его разбудил шум множества приглушенных голосов и сердитые окрики. В следующие несколько часов прибывали все новые и новые партии. Люди стояли так тесно, что Тео чувствовал запах чужого несвежего дыхания.

Наконец, охранники вывели заключенных во внутренний дворик и разбили на несколько колонн. В подвальном отсеке здания, где пахло сыростью и плесенью, у заключенных забрали все личные вещи и одежду, потом их наскоро обрили и прогнали через обжигающие струи воды. В клубах рассеянного тумана различия в возрасте, росте и телосложении стерлись, заключенные стали неотличимы, как заготовки манекенов на заводе. Каждому выдали свернутую балахонистую робу и брюки сероватого цвета, а еще — резиновые шлепанцы с перемычкой между пальцами. Походка сразу стала шаркающей, стариковской. На груди и на спине балахона была приклеена метка с шестизначным номером.

Заключенных выстроили в шеренгу. Надзиратели прохаживались вдоль строя, лениво поигрывали дубинками с рожками электрошокера на конце. Их глаза были скрыты за темными очками с зеркальными стеклами, и Тео сложно было избавиться от ощущения, что буравящий взгляд нацелен исключительно на него и сканирует каждое его движение.