Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

— Эй, Коршун! Он опять замолчал!

— Кейдж? Продолжай, Кейдж.

— П-п-почему…

— Все нормально, давай дальше, Кейдж.

— Почему… люди совершают преступления? Вы, голоса во мраке, скажите мне, почему люди совершают преступления?

— Я так потому, что жрать хотелось. В Сумраке бывает холодно. Мне жрать хотелось, а красть легче, чем работать. Раз меня поймали. Все бы обошлось, только потом я снова захотел жрать и опять что-то стащил. Где-то на пятый раз я сцепился с парочкой патрульных, и двое из них откинули копыта, и меня бросили в Медную клеть. Ты спрашиваешь, почему…

— Я скажу почему, Кейдж. В Разломе на улицах полно горячих огней и горячих людей; есть гордость, есть месть, жгучая ненависть к насквозь прогнившему миру с его клятой моралью. Вот почему я собрал шайку грабителей, и бился с летучими патрульными на крыше дворца, и видел, как один за другим падают мои люди, и хохотал в лучах прожекторов, и грозил кулаком небу, расцвеченному реактивными огнями патрульных, ярче огней на улице, и отстреливался, пока не остался один…

— Нет… Коршун. Это не то, Хряк. Или, может, у некоторых так. Но в моем случае это было больше, гораздо больше. В тот же вечер, позже, я снова вышел на балкон проветриться. Голова кружилась от радости и от вина, и я глядел на воду, огни дрожали, и тут ноги у меня подогнулись, и я упал лицом на холодный каменный парапет и глядел на красные черепичные крыши, выбеленные луной, а потом выпрямился и пошел, шатаясь, к стеклянным дверям. Занавески трепетали на ветру. На ковре валялись бутылки. Темнели пятна пролитого вина. Джамба лежал на диване: волосы всклокочены, рубашка в блевотине. Из тарелок с остатками еды торчали окурки. Комнату освещал лишь огрызок свечи в последней неупавшей бутылке. Белый лунный свет прогнали тени. Я шагнул вперед. Все разошлись, подумал я. Но дверь в комнату Бруно была открыта, и там я увидел их.

Словно тысячи игл разом пронзили мой мозг, силясь стереть увиденное глазами! Я сглотнул подкатившую к горлу желчь! Меня затрясло. Что-то вырвалось из меня, я думал, это будет рыдание, но это был смех.

Бруно поднял лицо от ее спины, нахмурился. Потом спросил заплетающимся языком: «Уходишь?..»

«О да, — ответил я, — но вам обоим придется пойти со мной. Еще не поздно. Пошли-пошли, я покажу вам кое-что действительно интересное». Она глянула на меня, такая же пьяная, как и он, и я понял, что она не сразу вспомнила, кто я такой. О, как я хохотал! Я хохотал как безумный, как маньяк! Я растормошил Бруно, заставил его одеться и, наматывая ей на шею шарф, почувствовал внезапно, как она вздрогнула и отпрянула. Однако я притворился, будто ничего не заметил, я болтал без умолку и почти силой вытолкал их в коридор, и тут Бруно спросил: «Кто во всей Венеции пригласил бы тебя на вечеринку?» Я лишь рассмеялся в ответ, и скоро мы уже шагали по узенькому тротуару вдоль канала.

«Сюда! Сюда!» И они поплелись за мной по набережной, затем в сторону Кампанилы, по мосту Академии, через Страда-Нова в темный безымянный проулок. Мы прошли по еще одному из тысячи мостов этого города (на самом деле их не тысяча, а всего лишь шестьсот восемьдесят два), и вскоре еще две улочки вывели нас к ступеням, ведущим к Риальто со стороны Феровии. Но туда мы подниматься не стали, а спустились в узкий, выложенный синей плиткой переход, протиснулись в узкие ворота и заспешили по улице, на которой не горели фонари. Я перелез через низенькую стенку.

«Где мы?» — начала она, но Бруно сказал «тсс» и засмеялся. «Я почти год учусь в этом городе, а сам по-прежнему не знаю. А Джейсон знает здесь каждую канаву и каждый закоулок. Он ведет нас коротким путем. — Затем проворчал: — Надеюсь, мы скоро доберемся туда, куда он нас тащит». Но я лишь подгонял их. Помню, она еще сказала: «Здесь канал не огорожен, можно упасть в воду…» — однако я уже отодвигал решетку: «Сюда, сюда». И снова Бруно ответил за меня: «Джейсон обожает устраивать неожиданности. Вечно вылезает в чьих-то подвалах. Понимаешь, Венеция — город интриг…» К тому времени наши шаги и дыхание эхом отдавались в темном тоннеле. Она начала всхлипывать. И вновь я убеждал их идти быстрее. «Не волнуйся, — говорил Бруно, но и в его голосе слышалась тревога. — Джейсон не зря получает свои награды. У него абсолютное чувство пространства. Он не может заблудиться». Мы прошли под решеткой, впускавшей полдюжины лунных лучей в туман над подземным мостиком. Сапфира ахнула. Мостик тоже был без перил. Я посоветовал быть осторожней на скользких ступеньках. Мы вышли из лунного света и через пятнадцать минут были на месте. Я закрыл за нами дверь и облегченно вздохнул. «Пришли, — сказал я. — Ну-ка, Бруно, поможешь мне». Я двинулся вдоль стены, почти что видя планы перед глазами. Четыре ступеньки, пять. «Пригнись, Бруно!» и «Сюда. Дай руку». Я подвел его к огромному колесу с поперечной рукоятью. «Давай-ка нажмем». Он взялся за рычаг. «И что, окажемся у кого-то на вечеринке? Что-то ничего не слышно…» Я перебил его: «Это ход в подвал. Ну, нажали!» Сперва я думал, старинный затвор не сдвинется с места. Всем телом я налег на рычаг, так что носки оторвались от пыльного каменного пола. Потом надавил Бруно… И затвор поддался! Заскрежетало железо. Раздался звук падающей воды. Сапфира спросила: «Что это, Бруно, Джейсон?» Потом она закричала. Вода плескала у моих ног. «Что все это значит?» — воскликнул Бруно. Я отступил от рычага и засмеялся. «Мы в тюрьме, Бруно, в тюрьме герцога, в нижних подвалах, там, где водяной затвор. Помнишь, Бруно? Где он мог открыть шлюз и утопить узников!»

«Послушай, Джейсон, если ты хотел пошутить, то это не смешно!» Я услышал, как она зашлепала по воде в нашу сторону. «Как отсюда выбраться? Куда нам идти? Здесь темно, ничего не видно». Сапфира снова закричала и споткнулась. Вода хлестала так, что трудно было устоять на ногах; она уже подбиралась к нашим коленям. Я двинулся прочь, они за мной. Сапфира догнала меня, но ударилась головой о выступающий камень и упала. Бруно попытался ее поднять и вдруг рассвирепел, бросился ко мне, схватил меня за плечи. «Слушай, если ты решил нас утопить, то утонешь сам!» Сапфира визжала и бултыхалась позади нас. Я вырывался, но теперь они вцепились в меня вдвоем, и мы все вместе упали. Помню ее мокрый шарф у себя в руке. Они думали, я вынырну, однако я поплыл вниз, чего они не ждали… При таком течении трудно было точно определить расстояние, но я один раз вынырнул, глотнул воздуха, потом поднырнул под низкую стенку, уже затопленную, протиснулся под камнем, вырвался на поверхность и вполз на ступени. Вода дошла уже до середины лестницы. Я слышал их крики за каменной стеной. Когда наконец я встал, вода была мне по грудь… Меня нашли, когда я брел через Пьяццу, перед византийским фасадом собора Святого Марка в тени четырех исполинских бронзовых коней. Я был мокрый насквозь и тащил за собой ее шарф.