Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

Все это происходило в калейдоскопе хрупких, вянущих цветов и разноцветных, словно покрытых драгоценными камнями, паутинок, лиан и червей, грибов и медуз, симбиотов и сапрофитов. Радужные стада водорослей дефилировали туда и сюда, как сверкающие конфетти. Что-то покрытое грубой коркой, такое большое, что его можно было разглядеть невооруженным глазом, распласталось на стене, пожирая студень и хлопая светочувствительными глазками, а прилив омывал его трепещущие жаберные щели.

Я опустил экологариум и заморгал:

— Какая сложная штука. — Я вернул ее Ану.

— Не очень. — Он надел экологариум на шею. — Мне пришлось две недели вести записи, чтобы разобраться, что к чему. Вы видели большого?

— Который подмигивает?

— Ага. Его репродуктивный цикл длиной примерно в два часа, и это поначалу сбивает с толку. Все остальное происходит так быстро. Но когда я увидел, как он спаривается с тварью, которая похожа на паутину с драгоценными камнями, — то же существо, только другого пола, — и посмотрел, как их отпрыски складываются в инфузорий-туфелек, а потом снова распадаются, я сразу понял, в чем дело…

— Единый организм! — воскликнул я. — Вся эта штука — единый организм!

Ан энергично закивал.

— Иначе он не мог бы существовать в замкнутом пространстве. — Его ухмылка исчезла, будто окно захлопнули. Лицо стало очень серьезным. — Даже после того, как я увидел спаривание этого большого, мне понадобилась еще неделя, чтобы понять — это все одно существо.

— Но если большой спаривается с паутиной и производит на свет инфузорий… — начал я. Когда я догадался, все остальное уже логично вытекало друг из друга.

— Вы уже видели экологариумы?

Я покачал головой:

— Совсем не такие. Я видел нечто похожее, но тот был гораздо больше, около шести футов шириной.

Серьезность Ана сменилась ужасом. Я имею в виду, что его совершенно буквально затрясло.

— Как же можно… разве можно все увидеть в таком огромном объеме? Тем более — каталогизировать? Вы сказали, что это у меня экологариум сложный!

— Эй, ну-ка успокойся. Успокойся! — сказал я. Он тут же успокоился. Прямо вот так. — Тот был гораздо проще.

Я объяснил в меру своих возможностей, как выглядел экологариум, сооруженный много лет назад нашими детьми.

— О, — сказал наконец Ан, и его лицо стало бесстрастным, как раньше. — Значит, макроорганизмы. Все просто. Да. — Он посмотрел на мостовую. — Очень просто. — Он поднял голову — черты лица снова исказились каким-то чувством; я не сразу понял каким. — Но я не понимаю, зачем он тогда нужен.

Он двигался с удивительной уверенностью; его нервозность была кошачьей, а не человеческой. Но так уж устроена физиология золотых.

— Ну, — сказал я, — идея была в том, чтобы продемонстрировать детям круговорот жизни.

Ан звякнул цепочкой:

— Эти штуки нам дали для того же самого. Но ваш был слишком примитивен. Так что демонстрация вышла не очень убедительной.

— Это с твоей точки зрения. Вот у меня в детстве вообще была только колония муравьев. Я вырабатывал представление о мире, глядя на кучку насекомых, бегающих между двумя стеклянными пластинами. Думаю, я получил бы более реалистичное представление о жизни, глядя на двух крыс, бегающих в колесе. Или, может быть, на тороидальный аквариум со стаями акул и пираний — пускай гоняются друг за другом по кругу…

— Экологического равновесия не выйдет, — сказал Ан. — Понадобятся улитки, чтобы пожирали экскременты. И куча растений, чтобы насыщать воду кислородом. И какое-нибудь травоядное, чтобы растения не слишком разрастались, потому что ни пираньи, ни акулы их не едят и они могут заполнить собой всю воду.

Черт бы побрал этих детей и их буквальное мышление.

— Если бы травоядные умели отбиваться от акул, то все могло бы получиться.

— Но что не так с тем экологариумом, про который я рассказал?

Мышцы лица двигались, пока он подыскивал объяснение.

— Ящерицы, кольчатые черви, растения, ани-ворты — у них у всех цикл развития и размножения полностью замкнут. Они рождаются, растут, воспроизводятся, в лучшем случае заботятся некоторое время о потомстве и, наконец, умирают. Единственное, для чего они живут, — чтобы размножиться. Это же ужасно.

Я не смог понять, какое чувство написано у него на лице.

В этом чересчур умном мальчишке — золотом, моложе Алегры, моложе Рэтлита — было что-то симпатичное.

— А здесь… — Ан постучал по шарику ногтем мизинца, — есть существа, у которых определенные функции проявляются только на поздних стадиях развития — уже после того, как они произвели на свет потомство и прошли еще через пару трансформаций. Вот эти зеленые червячки — они бесплодны, в них в конце концов превращаются вот эти синие перистые штуки. Но червячки выделяют свободные фосфаты, которыми питаются водоросли. А водорослями питаются абсолютно все обитатели экологариума, кроме колючих шаров. Колючие шары пожирают зеленых червяков, когда те дохнут. Здесь есть фагоциты, которые поедают мошек, когда те выбираются из воздушного пузыря и начинают плодиться в жидкости. — Он вдруг ужасно возбудился. — В нашем классе всем раздали такие штуки! И велели разобраться, как они устроены! А потом заставили писать реферат о том, является ли процесс размножения главной функцией жизни или вспомогательной. — У него на губах проступила белая пена. — Я думаю, что взрослые должны оставить детей в покое, черт бы их побрал! Пускай пойдут займутся делом и перестанут к нам приставать! Вот что я сказал! Я им так и сказал!

Он замолчал, слизнул пену с губ. Кажется, вернулся в норму.

— Иногда, если детей оставляют в покое и забывают про них, — начал я ровным голосом, — из них вырастают чудовища, которых и детьми-то не назовешь. Если бы тебя бросили одного, у тебя сейчас не было бы шанса вставить свои два цента и этой штуки на шее тоже не было бы.

Он очень старался понять, о чем я говорю. Минуту назад он был в ярости, а теперь его лицо стало открытым и восприимчивым, как у двухлетнего. Боже, помоги мне перестать думать об Антони!

— Я не это имел в виду. — Ан обхватил себя руками и задумчиво прикусил предплечье.

— Ан, малой, ты ведь не дурак. Ты задираешь нос, но я не думаю, что ты злой. Ты золотой.

Рэтлит, я выплеснул всю свою обиду. Алегра, я ее выплеснул. Я не вырос с этим словом, так что для меня оно значит нечто совершенно другое.

Ан поднял голову, глядя на меня и пытаясь понять, что я имел в виду. На коже выделялись следы зубов — белые, а вокруг красное.

— А ты давно золотой?

Он смотрел на меня, все так же сложив руки на груди.

— Меня диагностировали в семь лет.

— Так давно?

— Да. — Он отвернулся и снова зашагал рядом. — Я созрел довольно рано.