Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

«Тритон» нырнул в червоточину. Голова, висящая в пустоте, поглотила ее. По лицу прошла рябь, видение стянулось в ослепительную точку, вновь уступая место светилу, вокруг вращалось полтора десятка планетоидов и неисчислимое количество малых тел.

Наблюдай некто в Санаториуме окружающее пространство более тщательно, он наверняка заметил бы, как в точке, где «тритон» оказался перехвачен «гидрой», вспыхнула неяркая звездочка. Затем возник набирающий скорость корабль, как две капли воды походивший на тот, на котором пытался уплыть Минотавр. Сходство сводилось не только к внешнему подобию, а являлся он все тем же «тритоном», как мог отметить гипотетический наблюдатель Санаториума, но и к внутреннему содержанию. За консолью управления плавал все тот же Минотавр, в защитных коконах укрывались двое его спутниц – отпрыск по имени Нить и спящая, а позади рубки был принайтован неизвестный предмет, походивший на огромный то ли стручок, то ли куколку. Более того, траектория и параметры движения «тритона» не отличались от корабля, перехваченного «гидрой». На этот раз движители Кузнеца включились в полном соответствии с разгонным режимом, через незначительный по меркам мироздания отрезок времени «тритон» нырнул на орбиту Венеры. Он совершил предписанную процедурой эволюцию торможения и отключения маршевых двигателей, а затем погрузился в атмосферу, нащупав радиосеть облачного острова, и, следуя командам электронного оператора, пристыковался к Лапуте.

Удивление есть функция наблюдателя. В отсутствие наблюдателя какие бы непонятные события не совершались, никто не может определить их в качестве таковых, взяв на себя смелость и невзирая на свой ограниченный опыт, вынести суждение о возможности или невозможности произошедшего. А что такое жизнь, как не опыт, весьма ограниченный по времени и в пространстве. Это притом, что машины, обладающие гораздо более совершенными возможностями наблюдать и сравнивать, лишены способности удивляться, так как в исчислении вероятностей исходят из математических операций, не предполагающих учета и тем более привнесения в них эмоций.

И потому в отсутствие наблюдателей некому оказалось размышлять над тем, каким образом «тритон» приплыл к Венере, а затем и к Лапуте. Эта траектория не могла существовать, так как брала начало из недр светила, что, конечно же, немыслимо и предположить.

Машины, приведя «тритона» к стыковочному узлу и выполнив процедуры по откачке воды и допуску прибывших на Лапуту, не были удивлены даже тем, что немедленно насторожило Минотавра, ступившего на поёлы стыковочного отсека и на них же освободившего содержимое легких и желудка. Не удосужился искать «блевотницу».

Вокруг царило запустение. Как в какой-нибудь лесной чащобе, где с повалившихся от древности стволов деревьев свисают клочья паутины и плотная борода мха, а из гнилых луж торчат гигантские фосфоресцирующие поганки. И смрад запустения – густой, настоявшийся. Залети сюда шальная стрекоза – немедленно застынет в нем, будто в смоле. Неизвестно, приходили подобные аналогии на ум самому Минотавру, так как ум его являл потемки. Увиденное разозлило, он свирепо замычал, что совсем не подобало разумному существу, сорвал со стены аварийный свисток и дунул в него изо всей мочи, надеясь созвать не только дежурную команду отсека, но и сектора, а может, чем он не шутит, и всей Лапуты.

В диафрагму раскрытого люка заползли щупальца санитарного контроля, но ничего внутри не обнаружили. Это не вызвало у них никакого удивления, они тоже не годились на роль пресловутого наблюдателя, который способен не только выносить суждения, но и переживать что-либо по их поводу. В соответствующие ячейки памяти управляющих машин залилось: на Лапуту прибыл «тритон» с одним пассажиром, об остальных двоих ничего отмечено не было.

Сам новоприбывший ничем в своем поведении не показал, будто на «тритоне» находился кто-то еще, кроме его громадной и устрашающего вида персоны. «Тритона» окутал силовой гамак и подтянул к жадно шевелящимся щупальцам актиний послеполетной профилактики. Находись поблизости все тот же несуществующий наблюдатель, он наверняка содрогнулся бы от внешности Минотавра и его габаритов, едва вписывающихся в узость служебных коридоров данной части Лапуты, где размещались стыковочные узлы. По сравнению с тем, что Минотавр представлял собой в Санаториуме, он увеличился почти вчетверо, словно поглотив среднеразмерных представителей своего рода. Однако некому ни удивиться, ни задуматься, ни даже ужаснуться.

Впрочем, некто, кто мог претендовать на способность вернуть мирозданию макроскопическую определенность, здесь все же имелся – необычное существо, затянутое в белый скафандр с непроницаемым белым же колпаком, делавшими его похожим на призрака, толкало груженную всяческой электронной рухлядью магнитную платформу в сторону стоящего под водяными парами челнока. Ему предстояло нырнуть в толщу атмосферы и доставить белого призрака с его добычей на поверхность Венеры. Минотавр мог с ним столкнуться, и кто знает как закончилась бы их встреча, не стал бы новый властитель лабиринтов Лапуты не вчетверо, а вчетверо плюс один больше. Но примар, а это, конечно же, был примар, мусорщик планетоида, обшаривающий все закоулки и добравшийся даже до небесного острова, успел нырнуть в недра челнока на мгновение раньше, чем чудовище успело отреагировать и отстыковаться, тем самым избегнув встречи.

– Мерзость… запустение… – прорычал Минотавр, так и не удосужившись освободиться от костюма высшей защиты и к тому же, вновь захлопнув маску после того, как избавился от последних капель дыхательной жидкости. Подцепив носком валяющийся шлем пустолазного костюма, по какой-то причуде превращенный в мусоросборник, Минотавр ловко направил его в пасть утилизатора. Жадно распахнутые челюсти, ощутив добычу, вовсе не захлопнулись, перемалывая попавшее на клыки, а вяло разинулись. Шлем выкатился обратно на поёлы, но теперь покрытый пятнами утилизационной слюны. Слабый дымок обозначил начало автолиза, но подобными темпами самоликвидация шлема должна была длиться четыре четверки циклов.

Гидравлика по большей части вышла из строя, увлажнители еле-еле выдавливали последние капли рециркулированной жидкости и выбрасывали в лабиринты Лапуты разреженные облачка влаги. Атмосфера оказалась пересушена выше нормы, и даже Минотавру хотелось шире раскрыть пасть и раздуть ноздри, чтобы избавиться от подступающего ощущения асфиксии. Самое мучительное заключалось в том, что оно лишь маячило на грани восприятия, порождая беспокойство, будто каждый вздох может оказаться последним.