Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Я думал, ты никогда не догадаешься, – сказал Брут, опираясь на анклав и задумчиво выдергивая остатки нити из того места на мундире, где когда-то красовался шеврон. – Впрочем, тебя создавали не для этого, ты должен как бык вспахивать порученное тебе поле, не отвлекаясь на кусающих шкуру оводов. Наподобие меня. Что ж, предлагаю последовать за мной и взглянуть на то, как все началось, Телониус…

Телониус хотел попросить Корнелия перестать. Перестать все. Сидеть в плетеном седалище, развалясь в нем и изображая знатока какого-то там джаза, стоять рядом, впиваясь пальцами в плечо, будто пытаясь перелить свою волю в его руки, наклоняться к экрану волнофона и постукивать по поверхностному натяжению передающей мембраны, словно приманивая обитающую в глубине водяного пузыря крошечную рыбку – приемник гравитационных волн, которые только и обеспечивали сверхсветовое распространение сигналов. Им понадобилось бы миллиарды лет плутать в лабиринтах туго свернутой сингулярности, через аккреционный диск высасывающей материю из светила.

Но не успел. Потому что мембрана волнофона подалась внутрь, завернулась спиралью. Могучий язык гравитационного коллапса еще одной червоточины, смутно Телониусу знакомой, втащил их внутрь, перемалывая материю и энергию, в полном соответствии с законом эквивалентности, превращая всех и вся в квадрат постоянной скорости света. Даже не в нечто осязаемое, а исключительно интеллигибельное, ноуменальное, которому ничего не стоит преодолеть пространственно-временной континуум, совершить сальто-мортале, туда, где если все не начиналось, то уж точно продолжалось.

И там свет, и ничего кроме света. И даже набивший оскомину Корнелий тоже сгусток света. Светляк, вылетевший из болота в прохладу ночного леса, приманить стайку таких же брызжущих светом созданий. Смерть-цивилизация ткалась из света, и фотонные потоки оказались фундаментом их существования, каким для иных являются камни или поверхностное натяжение.

Светоч. Светило. Звезда. Люцифер. Им повезло родиться у массивной и яркой звезды – идеального материала для последующего превращения в сверхновую. Казалось, пространство вокруг нее тоже светится, каждый гран материи – источник фотонов, самый распространенный здесь строительный материал. Лучевая форма существования разумных тел – определил бы какой-нибудь земной ученый, окажись на месте Телониуса. Но на месте Телониуса только сам Телониус и никого кроме Телониуса. И он видел – Светоч упрятан в плотную и сложнейшую паутину силовых полей, генерируемых чем-то, что также сплетено из света, своего рода фотонной машиной. Как такое возможно с частицами нулевой массы покоя – пусть разбираются физики. Для Телониуса важно лишь то, что он в финишной точке существования светоносной смерть-цивилизации, квантовый свидетель, без него Светоч не может перейти в новое фазовое состояние. Но если Телониус – квантовый свидетель, то его представление о происходящем облекается в театр уже знакомых ему действующих лиц.

Есть ли они на самом деле? Телониусу неведомо и ведать не интересно, ему интереснее вникнуть в происходящее, облекая взаимодействие светоносных форм представителей смерть-цивилизации в привычные взаимодействия материально-разумных тел.

И вот внутри мегаструктуры Сферы Дайсона по бесконечной и совершенно пустой лестнице поднимается, насвистывая, разумное существо, похлопывая по широким перилам ладонью. Колоссальные кубатуры сотен астрономических единиц этажей медленно сменяют друг друга, не открывая идущему ничего нового, но он невозмутимо идет к известной ему цели. Иногда разумный останавливается, устав, но незримый Телониус понимает – об усталости нет и речи. Он замирает на месте еще раз оглядеть мегаструктуру, заполненную желтоватым маревом, пронизанную столь же колоссальными лестницами и еще более замысловатыми конструкциями. Они похожи на искривленные башни с мириадами крошечных светящихся огоньков, каждый такой огонек при ближайшем рассмотрении – кластер обжитых миров, на пресловутой оконечности булавки танцуют миллионы люциферов. А еще сквозь марево двигаются колоссальные машины – многоногие, многорукие, многоглазые – неторопливые строители этого крошечного отсека несоизмеримо великой Сферы.

Сферы, предназначенной для…

Для чего?

Предстояло выяснить. Почему-то это казалось очень важным – выяснить. По сравнению с этим возможным пониманием, если смерть-цивилизация в своей светоносной природе вообще поддавалась хоть какому-то осмыслению, остальное выглядело неважным, преходящим. Лишь для этого он здесь и оказался, облеченный в такой же цвет, скрытый за светоносной оболочкой здешних обитателей, но еще и вооруженный оптикой интерпретации. То, что происходило на самом деле, переводилось в символизм понятных ему картин, черпая эти картины из его же памяти.

А потому не стоило удивляться, если разумный, остановившись на площадке бесконечной лестницы, вдруг сделал шаг к неприметной железной двери с кодовым замком, приложил к нему растопыренную ладонь. Когда дверь отъехала, шагнул внутрь, предусмотрительно пригнувшись, дабы не задеть нависающие прямо над входом пучки разнокалиберных труб.

Замешкав, Телониус кинулся вслед за ним, но торопился напрасно. Дверь оставалась распахнутой, а сделать предварительный поклон он пренебрег, уверовав в нематериальность своего здесь пребывания, за что и поплатился, врезавшись макушкой в халтурно сделанную гидравлику. От боли он присел на корточки, зашипел, прижал к вискам ладони, в злобной уверенности, что иначе расколотый череп распадется на половинки, открывая на всеобщее обозрение свою позорную пустоту.

Но беспокоился и проклинал себя Телониус напрасно. Боль напоминала ему – вокруг настоящий, хотя и пропущенный через горнило интерпретации, мир смерть-цивилизации. Ему предстоит стать свидетелем беседы… а может, и не совсем беседы, но, во всяком случае, предлагалась именно такая трактовка событий давно минувших эонов, а потому боль лишь эпифеномен происходящего, а сам феномен – вот, перед ним.

Корнелиус и Брут. Брут и Корнелиус.

Брут на низком топчане в арестантском комбинезоне, именно таком, в каком Телониус его видел, когда заговор на Лапуте раскрыли, а все причастные изолированы. Лапута не имела тюрьмы, да и кому могло прийти в голову, что она необходима на столь грандиозном проекте терраформовки? Терраформовки… Телониус хотел очистить слюнные железы, но остерегся выдать свое, как оказалось, отнюдь не призрачное присутствие. Корнелиус привычно разлегся в плетеном седалище, выдвинув вперед длинные тощие ноги, словно перенесся сюда прямиком из пристанища Пасифии. Единственно, что отличало этого Корнелиуса от того, – тонкая черная палочка, ее он осторожно раскатывал между пальцами, а затем, раскатав до нужной консистенции, сунул в рот, сомкнул на ней бледные губы и глубоко втянул воздух. Кончик палочки вспыхнул.