Дмитрий Тихонов - В Последней Гавани [СИ]

— Ну и правильно, — Коршун хлопнул в ладоши. — Заживём теперь, Кручёный! Эх, заживём! Зверушки нам руду таскать будут, а мы кредиты считать. Ты же всегда мечтал разбогатеть.

— Да уж, — нахмурился я. — Но не такой ценой, Коля. Не такой.

— А что такого-то? — хмыкнул Лосев. — Зверушек пожалел? Они тебя не шибко щадили, когда черепушку чуть не раскололи.

Я только плечами пожал. Ну да, по котелку мне залепила та обезьяна знатно. Но животное же, чего с него взять. Но сержант не унимался, ухватил меня за рукав и потащил к клеткам.

— Ну, ты смотри, Горин, какие зверюги! — указал он. — Только волю дай, пополам порвут и тебя и меня. Дикие твари. А тебе их жаль стало, ёлки!

— Животные они, а зверьё, как говорится, греха не знает, — возразил я. — Ну мы-то люди ведь.

— Люди, — подтвердил Коршун. — И жить хотим по-людски. А если для этого надо пожертвовать какими-то обезьянами, так что теперь. Их там кормить будут, клетки тёплые, не то, что в пещерах.

— Уж тепло-то им там точно будет, — со смехом подтвердил охранявший клетки солдат. — Радиация, всё такое. Теплынь, аж шубы скинут от такой жары.

Будто поняв сказанное, один из снежников зарычал и принялся яростно трясти прутья. Солдат мигом подхватил стоящий рядом длинный стальной прут и ткнул через решётку в мохнатое пузо. Посыпались искры, снежник взвыл и отступил поглубже, прижавшись к сородичам.

— Видал, — махнул рукой на клетку Лосев. — Говорю ж, дикие твари, злобные.

— Твари, — кивнул я, глядя при этом на довольно скалящегося солдата.

Дальше я постарался таких разговоров избегать. Как только поднималась тема снежников, сразу уходил спать. Чего зря душу рвать. Правы мужики ведь, правы. Всё в Центре здраво рассудили, трезво, знают, как лучше. Уж всяко побольше Алекса Горина в обстановке понимают. И умом-то я с этим согласен. Но внутри всё равно что-то крутит, да спать мешает. Паёк что ли тухлый, даже спирт и тот не помогает.

Пока до Северогорской базы добрались, я уж не знал куда деваться. Взял в привычку иногда ходить мимо клеток, на снежников поглядывать. Обезьяны, конечно, животные, как есть. Но не злые, если не трогать, первыми не кидаются. Сидят, в шерсти друг дружки копаются. А иногда сядут рядком возле прутьев и смотрят. Потом, словно надумают чего, выть начинают. Да горько так, будто плачут. Ну, солдаты этого, конечно, не терпят, сразу током бьют, разгоняют. И правда, сил терпеть не было. Но чего ж делать-то, приказ дан, надо выполнять.

А моё дело вовсе сторона, как вернусь на базу, так сразу на гражданку, оттрубил своё хорош. И погоны сержантские обещали, а с ними и выплаты повыше, чем рядовому. Мне б спать сладким сном да будущую счастливую жизнь видеть, представлять, как в оттаявшем Глухом купаться буду когда-нибудь. Но снились почему-то только печальные глаза смотрящего через решётку снежника…

Действовать следовало сейчас или никогда. Умнее, конечно, было бы выбрать «никогда», перевернуться на другой бок и задать храпака. Но что-то внутри мешало, стоило закрыть глаза, тут же, как наяву, вставала картина как солдат тычет снежника прутом с электродом на конце, отгоняя от решётки. А воображение дорисовывало ещё больше, представляя дальнейшую участь этих обезьян в руднике.

Какое мне до них, собственно, дело-то? Что они мне хорошего сделали? Чуть черепушку не раскололи! Прав же Коршун, зверьё тупое, пущай на благо нас, человеков, трудятся. Ну условия труда не человеческие, так они и не люди ж. Ведь не со зла их впрячь в лямку решили, нету другого выхода, нету. Люди в руднике от радиации вовсе в момент загнутся, а роботы в условиях Стужи долго не протянут, да и излучение на тонкие схемы пользы не оказывает. А у этих шкура толстая, да и привыкли они в своих пещерах к облучению.

Правильные мысли, товарищ Горин, ох какие правильные, только чего ж ты им не следуешь, а бурку напяливаешь уже? Ладно, раз уж решил действовать, нечего самому с собой спорить, да сидеть шнурки на валенках искать. Быстро вышел, отпер ограду и ходу назад на шконку, пока не засекли. Не хватало перед увольнением под трибунал попасть из-за каких-то тварюг мохнатых.

У машин конвоя часовых, конечно, никто не ставил. Свои все, чего друг дружку сторожить. А у загона два охранника должны стоять, вечером так было. А даже если и больше на ночь выставляют, ну не поверю я, что солдаты в этакую холодрыгу будут вдоль ограды топтаться да со снежниками рожи друг другу косорылить. Начальства-то рядом сейчас нет. Солдат спит — служба идёт. Хотя спать-то они вряд ли будут, а вот в картишки перекинуться — это запросто. А проигравший выходит обход делать и обратно. Знаю я, как оно бывает, сам не раз в караулах стоял, а люди везде одинаковы, что в погранцах, что в регулярных частях.

Ну, с богом, Александр Михалыч, авось и на сей раз выкрутишься, прозвище не зря дали. Хорош думать, решил уж всё, маскхалат на плечи и по-пластунски по сугробам. Снежок идёт, через час-другой снегопад разойдётся, авось к утру и следов не останется. Теперь главное, чтоб на горячем не поймали, потом-то не докажут.

Подбадривая себя такими мыслями, я засел за сугробом напротив ворот загона. Караульных и впрямь не видать. Надо подождать, пока обход пройдёт. А там, пока они новую партию в подкидного скинутся, бегом-бегом всё обделать и спать, с чистой совестью.

Ждать долго не пришлось. Даже замёрзнуть не успел, хотя может тому пара глотков из заветной фляжки помогло. Часовой и не думал скрываться, от кого ему тут прятаться. Свои все, никаких полоумных идиотов, кому нутро совесть крутит, за сугробами сидеть не должно. Подбежал, хрустя берцами по насту, к воротам, замок подёргал, убедился, что всё в порядке, и обратно в караулку почесал. Дверь хлопнула, как бы давая сигнал — мой час настал, пора. Эх, а ведь не поздно ещё обратно повернуть…

Резак из ящика с инструментами я ещё по пути прихватил. Машинально как-то, сунул в карман и всё, сам не заметил. Видать, подсознательно ещё тогда всё решил. Ну всё, пан или пропал.

Явздохнул, собираясь с духом для последнего движения, ведущего прямиком к расстрелу, ежели смыться не успею. А может, ну его? Один из снежников, теснившихся в дальнем углу, выбрался из кучи и пошёл прямо ко мне. Ну, этого ещё не хватало, зарычит, услышат, придут проверять, а тут я. Я замахал на обезьяну руками, веля убираться, даже палец к губам прижал, тихо, мол. Хотячего я, он же зверь, разве ж поймёт. Но как ни странно, рычать снежник не стал. Тихо подошёл, встал по ту сторону решётки и на меня уставился. Задумчиво так, будто понимает всё, только сказать не может. А мог бы, чего б сказал, интересно? Что дурак ты, мол, Кручёный, ох дурак, но спасибо… Ага, если по башке мне не даст, как только замок собью, это и будет вместо спасибо, и того хватит. Нужна мне их обезьянья благодарность.