Кен Лю - Потаенная девушка

«Имитация куриного мяса, вегетарианская утка, домики из папье-маше, фальшивые деньги…»

– Может быть, попозже мы выйдем на улицу, чтобы посмотреть представления «народной оперы», – сказал отец, не замечающий настроения Уильяма. – Как когда ты был маленьким.

«Поддельная бронза…»

Достав из кармана две «буби», Уильям положил их на стол блестящей, незаконченной, стороной вверх.

Какое-то мгновение отец смотрел на них, затем сделал вид, будто ничего не произошло.

– Не хочешь зажечь палочки с благовониями?

Уильям ничего не сказал, стараясь сформулировать свой вопрос.

Отец перевернул обе «буби» и положил их рядышком. На обратной стороне каждой монеты, покрытой патиной, был вырезан иероглиф.

– Форма иероглифов во времена династии Чжоу несколько отличалась от более поздних видов, – сказал отец таким тоном, словно Уильям все еще был ребенком, которого только учили читать и писать. – Поэтому коллекционеры из более поздних эпох иногда вырезали на изделиях собственные интерпретации иероглифов. Подобно патине, эти интерпретации также накапливаются на поверхности слоями, накладываясь друг на друга.

– Обращал ли ты внимание на то, как иероглиф «цзю», обозначающий вселенную и являющийся первым иероглифом твоего имени, похож на «цзы» – письменность?

Уильям молча покачал головой, не слушая отца.

«Вся эта культура зиждется на лицемерии, подделке, внешнем подражании тому, что невозможно получить».

– Видишь – «вселенная» прямолинейна, но для того, чтобы постичь ее разумом, превратить в язык, требуется излом, резкий поворот. Между Миром и Словом лежит дополнительный изгиб. Глядя на эти иероглифы, ты знакомишься с историей этих предметов, с мыслями наших далеких предков, живших тысячи лет назад. В этом глубокая мудрость нашего народа, и никакие латинские буквы никогда не передадут нашу правду так, как иероглифы.

Уильям больше не мог это терпеть.

– Ты лицемер! Мошенник!

Он ждал, молчаливо призывая отца опровергнуть обвинение, объясниться.

Наконец отец заговорил, не глядя на него.

– Первые призраки явились ко мне несколько лет назад.

Он использовал слово «гуайлоу», обозначающее иностранцев, но также имеющее значение «призраки».

– Они отдали мне на реставрацию старинные предметы, которых я прежде никогда не видел. «Как они попали к вам в руки?» – спросил я. «О, мы купили их у французских солдат, которые захватили Пекин, сожгли дворец императора и разграбили его».

Для призраков грабеж открывал широкие возможности. Таков был их закон. Эти бронза и керамика, на протяжении ста поколений передававшиеся нашими предками, были отняты у нас, чтобы украсить дома грабителей, даже не представлявших себе, что это такое. Я не мог этого допустить.

Поэтому я изготовил копии предметов, которые должен был отреставрировать, и отдал эти копии призракам. А подлинные артефакты сберег для нашей земли, для тебя и твоих детей. Я обозначаю подлинники и копии разными иероглифами, чтобы их различать. Понимаю, в твоих глазах я делаю что-то плохое, и мне стыдно, однако любовь толкает нас совершать странные поступки.

«Которая подлинная? – подумал Уильям. – Мир или Слово? Правда или понимание?»

Их прервал стук трости в дверь.

– Вероятно, покупатели, – сказал отец.

– Открывай! – крикнул тот, кто стоял за дверью.

Уильям открыл входную дверь. На пороге стоял хорошо одетый англичанин лет сорока вместе с двумя коренастыми здоровяками, которым было самое место в торговом порту.

– Как поживаете? – сказал англичанин. Не дожидаясь приглашения, он уверенно вошел в дом. Отпихнув Уильяма в сторону, верзилы проследовали за ним.

– Мистер Диксон! – воскликнул отец Уильяма. – Какая приятная неожиданность!

Он говорил по-английски с таким сильным акцентом, что Уильям непроизвольно поморщился.

– Уверяю, далеко не такая приятная, как та, что преподнес мне ты, – сказал Диксон. – Сунув руку в карман, он достал маленькую фарфоровую фигурку и поставил ее на стол. – Я дал тебе эту вещь, чтобы ты ее отреставрировал.

– Что я и сделал.

У Диксона на лице появилась неприятная усмешка.

– Моя дочь очень любит эту вещицу. Сказать по правде, меня забавляло то, как она играла с фигуркой из древней гробницы словно с куклой. Так она ее и разбила. Но после того как ты вернул починенную фигурку, дочь больше не желала играть с ней, заявляя, что это не ее «куколка». Как тебе известно, дети очень хорошо распознают обман. И профессор Осмер подтвердил мою догадку.

Отец Уильяма расправил плечи, но ничего не сказал.

Диксон подал знак, и два его прихвостня тотчас же смахнули со стола все. Тарелки, блюда, миски, «буби», еда, палочки для еды – все это беспорядочной кучей упало на пол.

– Ты хочешь, чтобы мы продолжали поиски? Или ты готов сознаться полиции?

Лицо отца Уильяма оставалось равнодушным. «Непроницаемым», как сказали бы англичане. Учась в школе, Уильям подолгу стоял перед зеркалом, пытаясь не делать такое лицо, чтобы не быть похожим на своего отца.

– Подождите минутку! – подал голос он. – Вы не можете просто так ворваться в чужой дом и вести себя словно шайка бандитов, не признающих закон!

– Ты очень чисто говоришь по-английски, – заметил Диксон, оглядывая его с ног до головы. – Практически без акцента.

– Спасибо, – сказал Уильям. Он старался сохранить спокойный, рассудительный тон. Определенно, этот человек поймет, что имеет дело не с обычным «аборигеном», а с молодым англичанином , образованным и воспитанным. – Я проучился десять лет в школе мистера Джорджа Додсуорта в Рамсгейте. Вы ее знаете?

Ничего не сказав, Диксон усмехнулся, словно перед ним была танцующая обезьяна. Но Уильям настаивал:

– Не сомневаюсь, мой отец с радостью возместит вам ущерб. Не нужно прибегать к насилию. Мы можем вести себя как джентльмены.

Диксон рассмеялся – сначала издал смешок, затем громко захохотал. Его подручные, сперва сбитые с толку, присоединились к нему.

– Ты думаешь, что, раз научился говорить по-английски, ты теперь уже больше не тот, кем был. Похоже, на Востоке люди никак не могут понять принципиальное отличие Запада от Востока. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой, а для того, чтобы предъявить свои права, и для твоего рассудка это что-то непостижимое. Если вы немедленно не вернете то, что принадлежит мне, мы разнесем здесь все к чертовой матери!

Почувствовав прилив крови к лицу, Уильям усилием воли расслабил мышцы, чтобы не выдавать своих чувств. Оглянувшись на отца, он вдруг понял, что у них сейчас одинаковое выражение лица: безмятежная маска, скрывающая беспомощную ярость.