Андрей Бонцевич - Кома

– Вот дела, – присвистнул Мартин, приглаживая длинные пряди. – Ты, значит, у меня автогонщица.

– Да, – приосанилась Заморючка. – Сорок восемь боевых заездов, двадцать два бонусных пэсс-бай [1] Bye run – боевой заезд без второго участника из-за нечётного количества пилотов в квалификации или из-за технического схода соперника , три кубка Московской области, кубок Поволжья и золотая медаль Варшавского слёта. Вот такая я неугомонная.

– Теперь понятно, откуда у тебя столько смелости.

– Не-а. Вообще нет. За рулем я одна, в жизни – другая. Страшная трусиха. Лягушка квакнет – у меня уже душа в пятки. Я даже здесь в состоянии легкой паники. Темно, скрипы какие-то, а ещё пауки, вообще фу.

– Не хочу тебя расстраивать, но думаю, что за дверью будет ненамного лучше.

– Это я уже поняла. Но куда деваться-то? Будем пробовать открыть.

Мартин присел к замку и осмотрел скважину. Судя по виду, дверь не трогали полсотни лет, если не больше. Вполне возможно, что внутри всё заржавело и срослось, да так, что никакими силами не провернёшь. Мартин посветил в проём скважины, но ничего, кроме неясных бурых контуров, не увидел. Он провел пальцем вокруг скважины, пытаясь определить, можно ли где-то нащупать шурупы или что-нибудь такое, но безуспешно. Замок, по всей видимости, был врезан со стороны торца.

Мартин поднялся и медленно провёл рукой по волосам. Можно, конечно, было попробовать отжать косяк, но при этом что-нибудь могло треснуть, а подводить друга не хотелось.

Тем временем Заморючка подошла к двери и с силой нажала на рукоятку. Раздался громкий противный срежет ржавого железа, дверь дрогнула и медленно открылась.

– Некоторые проблемы на самом деле совсем даже не проблемы, – сказала Алина, вскинув брови.

– Я вообще так понял, что единственная настоящая проблема – выжить. Все остальные мы придумываем сами.

Бледное пятно яркого света упало на серый пол. Мартин пригнулся, чтобы не стукнуться головой о низкий косяк, и шагнул в пустую тьму.

В невидимых трубах шумела вода, и это был единственный звук в душном сумраке заброшенной комнаты. Мартин поднял фонарь на пустые стены, покрытые трещинами и обрывками обоев, и сделал ещё один шаг. Следом прошмыгнула Заморючка, аккуратно закрыв дверь.

Единственное окно в комнате скрывалось за толстым куском фанеры, приколоченным огромными гвоздями прямо к стене. В углу валялся обрывок ковра, похожего на те, что украшали стены в далекую эпоху цветных плёночных фотографий. Мебели не было, если не считать почти развалившуюся на отдельные палки табуретку. Пятно света медленно скользило по пыльной разрухе, не находя ничего, на чём можно было бы остановиться.

– Самая скучная комната в мире, – прошептала Алина.

– Ага. Надеюсь, вон за той дверью найдется хоть что-нибудь поинтереснее.

Краска на сколоченном из толстых досок полотне когда-то была бежевой, но теперь она больше напоминала пейзаж марсианского каньона. Мартин провёл по двери пальцем, и сотни тонких чешуек, медленно крутясь и кувыркаясь, осели на пол.

Скрипнули старинные петли, и луч фонаря проскользнул в открывшуюся щель.

– Это не комната, – изумленно выдохнула Заморючка.

Мартин открыл дверь настежь и перешагнул порог. Вдаль, насколько хватало света, уходил узкий коридор. Стены, сложённые из грубого красного кирпича, сходились сверху полукруглым потолком. На полу внахлёст лежали серые потрескавшиеся доски.

– Зато теперь мы точно знаем, что нам туда, – неторопливо произнес Мартин.

Скрип досок убегал вдаль, отчего казалось, что впереди кто-то идёт. Два фонарика геройски сражались с кромешной темнотой, показывая то спускавшийся по бурым кирпичам белый мох, то свисающие со свода потолка непонятные лохмотья, то валяющиеся у стен обрезки ржавых труб. Неподвижный воздух, казалось, заплесневел сам – настолько плотный запах наполнял коридор. Деревянный настил пружинил под ногами, доски не выглядели трухлявыми, и хоть под ними кое-где поблескивала вода, провалиться Мартин не боялся.

Судя по тому, как легко получались шаги, коридор уходил вниз. Шаг за шагом, минута за минутой, и давно уже исчезло в черном безмолвии начало пути, а стены все так же пестрели темно-рыжей решеткой кирпичей, и казалось, конца им не будет никогда.

Здесь не было ни пауков, ни летучих мышей. В самой глубокой могиле нашлось бы больше жизни, чем в этом затхлом тоннеле.

– Мне одной слышится музыка? – странно глухим голосом спросила Заморючка.

– Я ничего не слышу, кроме наших же шагов впереди. А вообще у меня в голове всегда звучат песни. Мир соткан из музыки. Люди, дома, облака – все это песни.

– А я? Тоже песня?

– Да, но только почему-то грустная.

– Наверное, потому, что я люблю грустную музыку. Мне кажется, она вообще вся грустная. Единственная веселая песня, которую я слышала, была про свиней.

– Вот им-то как раз ни фига и не весело.

– Вот им-то как раз весело. Они не заморачиваются. Видят, что дохнут под ножами, и продолжают задорно хрюкать.

– Что-то мне это напоминает.

Заморючка усмехнулась и подмигнула.

Рябые стены медленно плыли мимо. Казалось, позади уже несколько километров, и прошла целая вечность. От тяжёлого воздуха кружилась голова, и хотелось прилечь.

– Ой, смотри, развилка! – воскликнула Алина.

Коридор расходился на два одинаковых тоннеля. Над левым висела синяя табличка с надписью «Выход», над правым – красная, «Вход». Мартин прищурился и медленно провёл ладонью по волосам.

С виду оба хода выглядели одинаково. И там, и там исчезали в бесконечной тьме дорожки из неровных досок.

– Раздумываешь? – нервно спросила Заморючка.

– Сомневаюсь, – медленно сказал Мартин.

– Написано же: «Выход».

– У этого слова слишком до фига значений.

– И всё же.

Мартин резко кивнул, взмахом убрал надоедливую прядь и шагнул влево.

Алина прошуршала тканью мешка. Булькнул чай, и затхлый воздух наполнился мятной свежестью.

Доски поскрипывали, бегало под сводом эхо. Утекали минуты, оставались позади метры. Все сильнее блестела под настилом неподвижная вода, и дышать становилось труднее.

– Сыро здесь, – тихо сказала Заморючка.

– Как будто в колодец спускаемся, – шепнул Мартин. – Ох, смотри, впереди, там!

– Вот тебе и выход.

Серые полосы досок уходили под желто-прозрачную гладь. Вода – мрачная и угрюмая – поднималась над настилом, и тонкие блики фонарей скользили по ней, убегая в бесконечность.

– Выход отменяется. Даже если бы у нас были акваланги, я бы не рискнул.

– Да уж. Кто знает, что там, в глубине? Я так понимаю, вода будет подниматься до самого верха?

– Ага. Только не вода поднимается, а коридор уходит под неё. В любом случае, нам здесь не пройти.