Брюс Стерлинг - Глубинные течения [Океан инволюции]

Тут я заметил, что белки его глаз подернулись желтоватым налетом, напоминающим пленку на поверхности застывающего воска.

— Твое Пламя у меня, — признался я, расстегивая карман, — мне показалось, что так будет спокойней.

Калотрик тут же выдернул пакет у меня из рук.

— А пипетка?

— Вот она.

Он с неприязнью посмотрел на меня:

— Какой ты заботливый, Ньюхауз. Просто ужас. — Уныло смерив взглядом явно понизившийся уровень жидкости, он зачерпнул двойную дозу. — Зато сам-то ты, гляжу, даром времени не терял.

— Я боялся, что у тебя будут шарить по карманам. Это ведь теперь вне закона, забыл?

— Тоже мне! С чего ты вообще взял, что эти придурки могут что-нибудь заподозрить? Я бы сказал — это лекарство.

— Ты бы не смог сказать даже, как тебя зовут!

— Не делай из меня идиота! — огрызнулся Калотрик. Запрокинув голову, он вкатил себе всю порцию и громко рыгнул. — Слушай сюда, ты! Пусть ты старше, но и я не младенец. Ты зажал почти все деньги и все Пламя. Ты должен дать мне бутылку, не меньше. Тем более, что ты и без того постоянно заправляешься за мой счет.

Он начинал меня доставать. Но я решил не показывать вида и лениво переспросил:

— Бутылку, говоришь? И что ты с ней сделаешь? Куда ты ее спрячешь? Она тут же попадется кому-нибудь на глаза. Лучше просто заходи сюда в любое время и бери, сколько хочешь.

Калотрик захлопал глазами — Пламя делало свое дело.

— Пойми, братишка, — продолжал он несколько растерянно, — я ведь не подсел, не думай. Оно мне просто нравится, понимаешь? Мне лишнего не надо, но вдруг его опять утащат? Я должен иметь запас. Хотя бы на пару недель.

— Сколько?

— Сейчас… по четыре пипетки в день… ну, пару-тройку пакетов, я думаю.

— Дуй в Арнар за тарой — может, до полуночи успеешь обернуться.

Калотрик, щурясь, побрел к выходу. Четыре пипетки в день. Я бы на его месте быстро склеил ласты. А он, если не остановится, просто выжжет себе последние мозги. Даже если он и крепче, чем кажется, хватит его в лучшем случае на год. Ладно, это его мозги…

С первыми лучами солнца «Выпад» покинул порт. Вся команда в сборе, разве что после двухдневного оттяга сушнецы стали еще угрюмее (господь свидетель, я думал, что это за пределами человеческих возможностей — однако у них получилось). Завтрак прошел в обычном молчании; матросы безучастно очищали свои миски. Мы взяли курс норд-ост, и через две недели Пентакль скрылся из вида. В этой части Моря обитала забавная форма жизни — лилия-дутыш. Их колония раскинулась на несколько сот акров: тысячи круглых зеленых листьев, диаметром в несколько ярдов и с дюйм толщиной, усеивали все вокруг, раскрашивая серую поверхность пыли в веселый горошек. Любопытно, что эти растения очень чувствительны — если лист потревожить, он тут же сморщивается и втягивается в корень, небольшого размера шар. Тот, в свою очередь, немедленно прячется на небольшую глубину. Множество разнообразных существ жило в симбиозе с дутышем или паразитировало на нем. Десперандум изучил их самым тщательным образом, насчитав 257 видов организмов. Среди них встречались листоеды и листососы, точильщики листа и стебля, корнегрызущие и галлообразующие особи. Кроме того, имелось двадцать три вида хищников, пятьдесят пять первичных, девять вторичных и три третичных паразита. Особый интерес представлял небольшой шестиногий краб — из него получалась отличная похлебка. Когда лист, чувствовавший наше приближение, сворачивался и тонул, его пассажиры оставались барахтаться в пыли, и Десперандум наловил целую гору всякой мелочи, просто волоча за кормой сеть. Некоторые дутыши цвели — на конце длинного прямого стебля колыхались белые пушистые метелки. Между ними, разнося пыльцу, сновали панцирные пчелы (без жала и несъедобные).

Никто не сомневался, что вечером удасться полакомиться крабовым супом. Порывшись в кухонном столе, я отыскал ржавое приспособление странного вида, диковинную помесь крупорушки и яйцерезки. Крабы по одному загружались в сетчатое углубление, щелкал разболтанный рычаг — и панцирь оказывался аккуратно расколот.

Обычно повар умерщвлял крабов в миске с собственной кровью. Сушнецы вообще довольно небрежно относятся к кровопусканию, о себе же подобного я сказать не мог. Мало того, Далуза (ее лицо почти полностью зажило; остались лишь едва приметные шрамы в уголках рта) вызвалась мне помогать. Выручило меня, как ни странно, мое виски — я нашел повод его продемонстрировать, а на крабов оно действовало не хуже крови, вызывая короткую агонию и быструю смерть. Я вскрывал мертвых крабов; Далуза извлекала их из панциря своими длинными острыми ногтями.

К сожалению, затея с перчатками ни к чему хорошему не привела — всякий раз, стоило моим рукам скользнуть по телу Далузы, она сжималась в дрожащий комочек и прятала лицо в крыльях. Я решил, что она переживает из-за того, что не может мне ответить, но после меня перчатки ей одевать было нельзя — мои руки, ясное дело, потели. Не подумав, я попробовал прокипятить одну перчатку — она развалилась на куски.

Мое живое воображение тут же подсказало не менее пяти способов воспользоваться оставшейся для получения обоюдного удовольствия, однако Далуза отчего-то и слышать об этом не желала, а при одном виде перчатки начинала плакать и убегала. Меня это просто сводило с ума — конечно, я предлагал не бог весть что, но ни на что другое в нашем положении рассчитывать пока не приходилось. Зато теперь Далуза все больше времени проводила со мной на кухне, изо всех сил стараясь казаться веселой. Сейчас она, излишне суетясь и неестественно улыбаясь, помогала мне готовить. Меня этот спектакль тронул настолько, что я позволил ей остаться и не выпроводил из камбуза, хотя в одиночку управился бы вдвое быстрее.

И вот мы сидели вдвоем и потрошили крабов.

Когда корабль наконец выбрался на пространство, свободное от растений, Десперандум решил измерить глубину. Он хорошо подготовился — на палубу вынесли бухту керамического лотлиня, ручную лебедку и свинцовую болванку. Захлестнув вокруг грузила конец троса и отправив его за борт, капитан достал черную тетрадку.

Из-за мачты за ним внимательно следил Мерфиг. Заметив, что я наблюдаю, как он наблюдает за Десперандумом, он некоторое время косился на меня. Смешно. Замер показал семьдесят пять футов. Десперандум, улыбнувшись, отметил это в своей книжечке. Внезапно на его бородатом лице отразилось сомнение. Он пересек палубу и спустил грузило с другой стороны. Полмили. Похоже, судно оказалось над краем какой-то трещины. Любой другой на месте капитана принял бы это объяснение и успокоился. Но Десперандум с упрямством настоящего ученого повторил первый замер и получил глубину чуть меньше шестисот футов.