Брюс Стерлинг - Глубинные течения [Океан инволюции]

Глубоко заполночь я проснулся от шепота шагов по лестнице. Никто другой не мог так ступать — только Далуза.

Открыв глаза, я почти ничего не увидел: темнота, заполнявшая камбуз, клубилась неясными фиолетовыми пятнами, да сквозь открытый люк заглядывала еле различимая звездочка.

Ночи в Море холодные: пыль держит тепло хуже, чем вода. Я поежился и натянул свое старое шерстяное одеяло до подбородка.

— Далуза, — позвал я, удивившись звуку собственного голоса.

— Я ненадолго, — отозвалась она. Я услышал, как она приблизилась ко мне. Похоже, она видела в темноте лучше меня — или чувствовала тепло, или ей хватало света одной-единственной звезды. Как бы там ни было, она легко добралась до моего матраса, поправила одеяло и устроилась рядом, примостив голову у меня на плече. Сквозь тонкую преграду я ощутил жар и невесомость ее тела.

Сердце заколотилось, и я постарался отвлечься:

— Как тебе сегодняшнее представление с измерением глубины?

— Старый спектакль, — пробормотала она, забираясь на меня и просовывая руку под одеяло.

Мне отчаянно захотелось дернуть Пламени, но я не сдавался:

— О чем ты?

— Я же с ним третий рейс. Он это проделывал раз двадцать, и всякий раз бестолку. Иной раз по полдня убивает — но двух одинаковых измерений еще не случалось.

— В каждом рейсе?

— Ага. Сменит всю команду, кроме меня, и снова за старое.

Я расхохотался так, что Далуза чуть не свалилась. А что мне еще оставалось — или посмеяться, или напиться. Учитывая мое положение, уместен был лишь первый вариант.

— Пора бы ему завязать с этим. Чего он уперся?

Далуза потянулась, и я не увидел, а почувствовал, как ее лицо застыло в паре дюймов над моим. Ее горячее, нездешне-пряное дыхание коснулось моих губ.

— А ты не думал, что, возможно, капитан не в своем уме?

Мне показалось, что я уже слышал нечто подобное.

— Только не говори мне, что у него мания.

— Но ведь так оно и есть, — удивилась она. — Ты же знаешь, что у глубоких стариков тяга к смерти непреодолима, хотят они того или нет. Но считается, что можно продолжать жить, если у тебя есть цель, столь значительная, что каждая клеточка твоего тела знает о ней и живет ради нее.

Я потянулся обнять ее, но наткнулся на расправленные крылья, тянувшиеся по бокам до самой поясницы. Пришлось сомкнуть руки у нее на ягодицах.

— Этого и хочет Десперандум, — продолжала Далуза, делая вид, что ничего не заметила. — Жить, жить и жить. Но себя не перехитришь. Когда воюешь сам с собой, от пораженья не уйти.

Я раздвинул колени, чтобы Далузе было удобнее. Она ткнулась подбородком мне в грудь и прошептала:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Это по-прежнему было правдой.

Некоторое время мы молчали.

— Я слышу, как в тебе кровь ходит, — сказала она.

На несколько минут я совершенно потерялся, а затем меня заполнила доселе неведомая, пугающая смесь вожделения и гнева, нашедшая выход в боли — я до хруста сжал локоть Далузы, и ее сдавленный крик прозвучал для меня музыкой. В тот же миг я осознал дикость своих действий и выпустил ее. Она чуть отстранилась и тихонько всхлипнула.

— Я не получил от этого удовольствия, — выговорил я, придя в себя. — Ни малейшего…

Мои признания оборвались на полуслове — Далуза двинула меня в живот, вложив в удар всю силу своих летательных мышц. Я захлебнулся, а перед глазами заплясали красные сполохи.

— Так лучше? — участливо поинтересовалась она.

Я сжал кулак, намереваясь как следует врезать ей, но вдруг понял, что мне действительно стало легче. Впервые я получил удовольствие от боли.

— Ты чуть не убила меня, — сказал я.

— Прости, — виновато отозвалась она, — но ты же первый начал. Я решила, что тебе хочется именно этого. Пожалуйста, не сердись.

Я задумался.

— Мы разные, — наконец сказал я. — Не думай, что я собираюсь страдать вместе с тобой. Я не вскрою себе вены, Далуза, ни сейчас, ни потом. Если тебе это не нравится — лучше нам сразу разбежаться.

— Там видно будет, — прошептала она, и ее густые волосы защекотали мое лицо.

Следующие несколько дней я почти безвылазно провел на камбузе. Немало времени потратил на изучение особенностей сушняцкой кухни, предвкушая, как по возвращении ошарашу друзей каким-нибудь замысловатым туземным блюдом. Кончилось тем, что Далуза, прибираясь, ненароком смахнула в кан с почти готовым обедом банку какой-то пряности, по виду напоминавшей сушеную редиску. Едва отведав этого неожиданного произведения, я часа два не мог перебить вяжущий вкус во рту, от которого буквально сводило челюсти. Естественное желание — выплеснуть отраву за борт — мне в последний момент удалось побороть. Матросы не проявили ни малейшего недовольства и, по обыкновению, вычистили тарелки до блеска. Если бы на Сушняке росли деревья, я бы обязательно попробовал подсунуть им опилки. Ветер ушел — мы приблизились к экватору. Полоса почти полного штиля протянулась в обе стороны до самых стен кратера. Здесь пролегала граница двух воздушных течений, определявших климат Сушняка. Воздух стал чище, открыв взгляду дрожащую в жарком мареве поверхность пыли. Стоило прищуриться, и начинало казаться, что «Выпад» покоится в бескрайнем море ртути. Небо, непривычно синее над головой, ближе к горизонту приобретало пурпурный оттенок, а низкая гряда утесов далеко на западе казалась фиолетовой. Нам пришлось поднять все до единого паруса, даже на самом верху, где реи не толще ручки метлы, полоскали крохотные брам-лиселя. Едва уловимое дуновение толкало нас вперед, и корабль нехотя подминал милю за милей. Я просто плавился под маской, приходилось постоянно встряхивать головой, чтобы пот не застилал глаза. Команда не испытывала подобных неудобств — брови у местных куда гуще моих. Спрятавшись в тени, я рассеянно водил взглядом по пыли, все еще во власти принятого по утру Пламени. В этом есть своя прелесть, думал я, и даже принялся было слагать поэму о том, что видел. Впрочем, вскоре мне это наскучило.

Далуза вернулась с облета и скользнула надо мной; слабый ветерок коснулся моих волос. Я махнул в ответ. Мне пришло в голову, что она по-своему загорела — на солнце ее кожа становится все бледнее. Что же, в этом смысла больше, чем в том, как загораю я сам. Все-таки белая поверхность лучше отражает свет. Я осторожно выглянул из своего укрытия и с облегчением убедился, что Мерфига поблизости нет. Отчего-то мне представилось, что он околачивается неподалеку, наблюдает.

Попробовать, что ли, подружиться с ним? Он хваткий малый, пусть с заскоками, но голова у него варит. Если представить, что Десперандум пойдет вразнос, от помощников-подпевал и тупорылой матросни толку не дождешься. Они скорее отравят собственную мать, чем осквернят свои души помыслом о бунте. Калотрик тоже не в счет. С тех пор, как я не позволил ему заначить часть Пламени, мы на ножах — в очередной раз я убедился в этом вчера, когда он приперся заряжать три своих пакета. К тому же парень вконец опустился — волосы сбились в грязный колтун, молнии на маске облезли. Доверять ему нельзя.