Кирилл Берендеев - Свои и чужие

Конечно, подобные темы не останутся в стороне и у писателей. Но куда интересней вернутся в наши дни, посмотреть, какова ныне подоплека историй о пришельцах. О чем и как повествуют наши современники, что они пытаются предвосхитить, о чем рассказать, какие события осветить и каким образом. Именно об этом и повествуют авторы сборника «Свои и чужие», антологии, вобравшей в себя истории о контактах с чужими сущностями, порой похожими, порой, совершенно отличными от людей.

Немудрено, что сборник тематически разделен на две части, ибо они сильно различаются меж собой. Так, часть первая повествует о визитах инопланетян в наши пределы, а вторая рассказывает о колонизации миров землянами и контактах более развитой расы человеков с менее продвинутыми аборигенами. Когда составитель только готовился собирать антологию, он представлял, что немалая часть рассказов из первой части будет посвящена конфликту между пришельцами и землянами, ничуть не бывало. Всего несколько рассказов из более, чем полусотни присланных, повествовала о военном конфликте, остальные же рассматривали совсем иные аспекты контакта. На них хочется остановиться подробнее.

Начать, наверное, стоит с контактов личных, как ни покажется странным, но эта тема в наибольшей степени волнует литераторов. И немудрено, во всякие века подобные вопросы занимали умы многих писателей – и речь, понятно, не столько об иномирцах, сколь о представителях иных земель и территорий, впрочем, весьма сильно отличающихся от жителей Греции, Рима, Европы, Средней Азии и других регионов, где проживали мыслители того или иного тысячелетия. Но и наше время лишь обнажило острее, сопричастнее подобные вопросы, вот и авторы «Своих и чужих» в подробности описывают весьма близкие, подчас, интимные контакты с представителями иных миров. И всяк по-разному может окончиться подобное взаимоотношение, ибо представитель другого общества не может вот так запросто порвать с той культурой, той самостью, что воспитывалась в нем десятилетия, что стала основой его основ, тем нравственным кодексом, нерушимости коего так поражался Кант.

Есть и другая сторона того же вопроса – сопричастность чужому. Английское «tolerance», механически переводимое как медицинский термин, зачастую не очень подходит ситуации, приведенное выше мной слово куда важнее и нужнее обществу, еще не окончательно закосневшему в домостройных нравах и взглядах. Тем более, подобные привычки и обычаи чуть не каждое десятилетие подвергаются строжайшей ревизии. Исследуют их под микроскопом и авторы антологии, тщательно вымеряя и взвешивая наше общество прежде, чем окончательно утвердить его диагноз. К счастью, не всегда безнадежный.

Ну а высшее проявление подобных отношений, конечно, оказался ныне завязан прочно на беженцах. Впрочем, в любое иное время подобный вопрос стоял ребром, что далеко ходить, согласно легенде, само римское государство возникло стараниями беженцев их далекой Трои, что удивляться его истории, взлетам и падению – и опять же, стараниями других мигрантов: вандалов, гуннов, готов, маркоманов. Сейчас мы сознаем нашу планету уже как подводную лодку, где все едины, где всякое действие рождает последствия для всех, и никуда не скрыться. Неудивительно, что эта тема – что беженцев, что эскапистов, весьма и весьма сильно волнует умы авторов сборника, немудрено, что рассказы, попавшие в него, тоже затрагивают, препарируя, и подобный аспект нашей жизнедеятельности. Конечно, в другой части, повествующей о путешествии соплеменников в далекие земли, историй поболее и выписаны они, порой, куда эффектней, но остановимся пока на вышеуказанных.

И конечно, не обойтись без другой, набившей изрядную оскомину теме – теориях заговоров. Говорить о них всерьез достаточно сложно, а посему авторы «Своих и чужих» предлагают иронический, но от этого не менее проницательный, взгляд на проблему, затрагивавшую всякого человека в той или иной степени. Что говорить, на этой теме кормится не одно издательство, не один теле- или интернет-канал. Историй о подлинных правителях того или иного государства, о марионетках и узурпаторах, о высших и низших кастах достаточно много, самого разного рода годности. В сборнике и им нашелся достойный ответ. Как и тем, кто считает пришельцев покровителями, пожелавшими поработить человеческую общность – и все никак не собравшимися с силами, вот уже сколько даже не десятков лет, но веков.

Есть еще один, куда более важный аспект появления более могущественных, разумных и, безусловно, развитых существ. Стивен Хокинг, вслед за Уэллсом, отрицал саму возможность контакта между сверхразумными существами с других планет и землянами, считая нас пригодными к клеткам в инопланетном зоопарке, что же, нам не привыкать к подобному. Еще совсем недавно, чуть больше века прошло, подобные человечьи зоопарки существовали во всех развитых городах мира, что в Лондоне, что в Санкт-Петербурге, и выставлялись там вовсе не мифические орки или псоглавцы, но вполне реальные подданные империй – эскимосы, чукчи, бушмены, пигмеи, те, кого считали человеками низшего ранга, недоразвитыми в сравнении с просвещенными расами, кому отказывали в схожести ума или способностям к познанию мира. Писатели того времени часто ратовали против подобного издевательства, но мотивация их была схожей. Божественно ироничная в филигранной точности высказываний Тэффи и та не могла представить, чтоб якут или самоед мог быть поставлен с ней на одну доску, все ее высказывания на эту тему являют собой пожелание избавить животину от невыносимых страданий.

Как же странно ее слова звучат ныне. Видимо, Хокинг неправ, и более развитый индивид становится более понимающим и сострадательным. А вот наше будущее, оно как раз под вопросом, некоторые авторы сборника прямо полагают, что лишь пришельцы смогут вытащить из очередной бездны человечество, но не факт, что мы, люди, окажемся способны на подвиг постижения простых истин и согласия на стотысячную попытку возродиться, пройдя новое бутылочное горлышко, собственным разумом созданное. Впрочем, пришельцы, наши учителя, а порой, и наши боги, не оставляют попыток достучаться до помраченного создания, снова даруя спасительную соломинку. Конечно, мерка, по которой нас судят авторы таких рассказов, подчас гиперболизирована, но в сознательном искажении пороков общества и рождается по-настоящему сильное произведение, влияющее на умы не один десяток нет, что лет, веков. Взять хотя бы «Путешествия Лемюэля Гулливера…» Джонатана Свифта, что как не чудовищная метафора убогого бытия его еху, что как не уродливое выпячивание всех наших пороков морлоки помянутого прежде Уэллса? А памятуя о них, мы, читатели, разве не пытаемся хотя бы подсознательно обособиться от подобного сравнения? Составитель не сомневается, что и в этой антологии найдется повод для естественного отторжения всяким попыткам найти общность с теми, кого авторы поминают подобным образом.