Александр Ладнов - Лабиринт

И та ушла, оставив меня одного посреди большой, пустой комнаты, окутанного вечерним мраком и завесой новообретённых мной вопросов.

Разумом овладела тягостная дума. В голове был настоящий кавардак. Что мне следовало думать? Как следовало поступить?.. Решать проблемы по мере их поступления, вероятно. Приподнявшись, я сел на кровати и осмотрел пространство вокруг. Это было обветшалое, неприглядное здание – место явно не предназначенное для операции или реабилитации после неё. Невозможно было даже представить, каким образом ей (или им) удалось вытащить меня из той передряги и, помимо того, не дать мне распрощаться с жизнью. Не иначе как чудом это не назовёшь.

Рядом с постелью, на пыльном столе, лежала аккуратно свёрнутая одежда. Не вставая, я схватил её и потянул к себе. На пол с грохотом упал лежащий под ней металлический предмет. Сперва, будучи в полумраке, я не разобрал чем тот являлся, но затем, когда глаза начали привыкать, я узнал в нём очертания оружия. Это было нечто похожее на пистолет, однако слегка отличное от него, наверное, даже модифицированное полуавтоматическое ружьё – не берусь судить, я не был осведомлён в сей области. Поднеся его ближе, у меня не осталось никаких сомнений насчёт этого предмета. «Надеюсь, что оно оказалось здесь сугубо по ошибки и не пригодится мне», – думал я. Во всяком случае, оставлять такую вещь на виду не было рациональным. И единственное, что мне пришло в голову – сунуть его в рюкзак, лежащий возле меня. Не считая вчерашнего дня, мне прежде не доводилось видеть оружие и тем более держать в руках. Хотя, учитывая, что память подводила меня, не стану утверждать однозначно. И всё же интуитивно я чувствовал, что это так, ведь леденящий страх, от зная того, на что оно способно, неумолимо сохранялся.

Наступила ночь.

Одевшись, я вышел из палаты и проследовал по тёмному коридору до, как предполагалось, лифта. Вручную приоткрыв сломанные двери, того я не заметил, за ними, в сущности, не было ничего: ни тросов, ни света… только бездонная, пугающая шахта. Мне пришлось воспользоваться лестницей. Спуск длился достаточно долго – госпиталь был не менее двенадцати этажей высотой. Все остальные площади здания не отличались друг от друга – всё та же разруха и запустение. Повсюду были разбитые окна, а стены покрывали плесень и граффити. Это здание пустовало уже очень и очень давно. Но самое удручающее было то, что, выйдя на улицу, я лицезрел, что и все прочие сооружения в городе не отличались от него.

Оказавшись посреди длинной, пустой улицы, уходящей на десятки километров в обе стороны и окружённой высокими, современными зданиями, я почувствовал себя одиноким. Бредя среди нескончаемых свалок мусора и разбитых автомобилей, я тщетно искал хоть какие-либо признаки людской деятельности, но не находил их. Это был настоящий антиутопический пейзаж, в котором, сдавалось, человеку уже не было места; как и умиротворению, поскольку за кажущимся спокойствием определённо скрывалось что-то непостижимо опасное – я осязал это при каждом дуновении ветра или шорохе под ногами. Над этим городом повисла «абсолютная тьма». И это была не тьма от отсутствия электричества или солнца, это была социальная тьма, сотворившая реальность, в которой порядок априори не был возможен – настолько глубоко та застряла в этих «бетонных, умирающих коробках».

«Есть кто?!» – в итоге выкрикнул я. Но эхо вернуло мой вопрос назад, задушив его беспробудной тишиной. «Неужели во всём городе не осталось ни одной живой души? – негодовал я. – Куда же исчез безымянный ангел, что привёл меня в сознание? Где те, о ком она говорила мне? А этот культ?.. даже его как будто не существовало. И где я всё-таки находился?!»

Очевидно, сохрани я память о былой жизни, то смог бы разобраться в произошедшем здесь, но пребывая в забвении, мне ничего не оставалось, кроме как анализировать случившееся через призму услышанных в госпитале слов. Но, несмотря на их ощутимую достоверность, моим умом по-прежнему овладевали вопросы и сомнения, а всё, что я мог противопоставить имеющимся знаниям – это жадные поиски хоть какой-либо непоколебимой истины. Оттого я смело шёл вперёд, пренебрегая потенциальной опасностью.

Спустя час полуночных скитаний я увидел, что из-за угла очередной кирпичной многоэтажки пробивается тусклый свет, мерцающей дорожкой тянущийся через всю проезжую часть. Это был добрый знак, разъяснивший, что мои искания увенчались успехом. После того как я свернул в освещённый переулок, перед моим взором предстал источник света – испускающий редкие языки пламени, дырявый бак, с несколькими поленьями внутри. Он чётко рисовал очертания двух мужчин около него. Подойдя ближе и оценив внешний вид этой парочки, я догадался, что те были бродягами. Они грелись у открытого огня, протянув к нему руки в перчатках без пальцев, и, перешагивая с ноги на ногу, всё время о чём-то причитали, притом, сдавалось, каждый о своём.

Заметив меня, они умолкли и, не шелохнувшись, отвели взгляды, видимо, для того чтобы избежать разговора с незнакомцем. Став рядом, я непредосудительно протянул ладони к очагу, начав усердно тереть их друг о друга. Лишь в этот момент я заметил, что на улице было очень холодно. Должно быть, озадаченный происходящим я попросту не обращал внимания на погоду. А ведь было чуть выше нуля градусов. Ни пальто, ни водолазка с брюками, одетые на мне, не согрели бы меня так, как этот импровизированный костёр; отчего я, впервые за сегодня, ощутил хоть толику удовлетворения от положения, в которое угодил.

– У тебя не найдётся пробирки «танка», приятель? – в конце концов молвил наиболее возрастной бездомный, выглянув из-под капюшона. Разумеется, он тоже был носителем рагмы, в отличие от его друга, который, резко обернувшись, подхватил с полуслова: «или бутылочки старого доброго ликёра?» Он, к моему удивлению, оказался обладателем здоровой наружности.

– Боюсь, что не имею ни того ни другого, – ответил я и, следом за их безрадостным вздохом, спросил: – «танк» – это наркотик, верно?

– Танк – это звёзды на небе, брат, которые падают прямо тебе в глаза, очищая твой рассудок от всего негатива, что пропитал этот гнилой город, – залепетал отмеченный недугом мужчина. – Брат, это счастье, что, словно сахар, тает на твоих устах, оставляя сладкий привкус эйфории. Это…

– Да замолчи ты уже! Видишь же, что у него ничего нет, – тря шею и дёргаясь, гавкнул второй.

– Не указывай мне, что говорить. О-у-у, о-у-у… – впав в экстаз от одной только мысли о предмете своей зависимости, заскулил обезображенный бродяга. Такая реакция была пугающей для меня и в то же время вызывала подлинную жалость.

– Ты из изгоев? – внезапно обратился ко мне парень с чистым лицом.