Константин Рыбинский - Сольфериновая черепица. Рассказы

В школе Гасан учился плохо: не хватало усидчивости. Точно так же, как не умел долго смотреть на горы, он не мог сосредоточиться на знаках, которые Исмаил Магомедович чертил на исцарапанной мелом доске. Ему нравились физкультура, труд и история, да и то до тех пор, пока на ней рассказывали о походах и рыцарях. Прялка «Дженни» и паровая машина Уатта убили и этот интерес.

В армии Гасан подучил русский язык, окончательно утвердился во мнении, что подлунный мир Аллах подарил сильным и смелым, и решил остаться по месту нелёгкой службы – на суровом Севере.

Он вступил во внушающую ужас банду Саида простым солдатом, но быстро завоевал авторитет, как могучий, жестокий и беспощадный воин. Гасан считал, что отправляя людей к Создателю, делает им одолжение, ускоряя предназначенную встречу. Саиду он тоже сделал такое одолжение, а потом занял его место.

Гасан не любил людей, жену свою с трудом терпел. Единственным живым существом, которое грело душу была его десятилетняя дочь Гаянэ. Наследница разбойничьей империи совсем не походила на отца, являясь точной копией прадеда, поражавшего суровых соседей мягкосердием. Девочка отлично училась, любила животных, цветы, замечательно играла на скрипке, и сочиняла романтические сказки. Отец брал её всюду, куда только можно, и даже туда, куда нельзя.

Василий познакомился с ними в прокуренном баре в центре зимнего города ближе к полуночи, когда всё только начинается.

– Ээээ! – сказал Гасан, поднимая на него тяжёлый взгляд своих маслянистых от опия глаз. – Ты такой модный, да?

– Что? – не понял Василий, сидевший с другом за соседним столиком.

– Я тихо и нэ панятна гаварю, да? – ещё тише произнёс Гасан.

– Всё понятно, не волнуйтесь, – ответил Вася.

– Я?! – Гасан ухмыльнулся. – Это ты начинай волноваться! У тибя бародка пидарская, я таких нэ люблю.

– Папа! – раздалось от окна, где сидела черноволосая девочка с пронзительными глазами. Она ударила скрипичным кофром по столу, резко дёрнула Гасана за рукав чёрной бандитской кожаной куртки из Турции:

– Ты пьяный, папа! Отстань от него, он хороший человек, извинись немедленно!

Лицо Гасана тут же расплылось в улыбке, он погладил дочь по голове:

– Умница моя!

Он снова повернулся к Василию:

– Видишь, какая скрипачка у меня?! Она сердцем людей чувствует. Прости меня, брат! – чуть повернув голову, крикнул за стойку:

– Эй. Наташа, три румки «Наполеон» сюда неси!

И снова за соседний столик:

– Вас как зовут, пацаны?

– Василий.

– Герман.

– А меня – Гасан. За знакомство. Да, Василий, – добавил он, выпив. – Если что – ты найди меня.

– Папа, пойдём домой, поздно уже! – строго донеслось от окна.

– Пойдём, принцесса моя! – Гасан бросил на стол несколько мятых цветных купюр.

– Бывайте! – подмигнул он, поднимаясь. Рядом встали ещё несколько крепких бородачей.

Герман сделал большой, жадный глоток из пузатой кружки:

– Вася, ты даже не представляешь, как нам только что по-крупному повезло.

Молчаливый боец Гасана Махмуд выкатил из ржавого гаража моего временного железного коня. Получив инструкции избавиться от него по прибытии, я ожидал откровенной рухляди, а передо мной стояла на подножке мечта и гордость любого советского байкера: тяжёлый мощный «Урал», да ещё «намарафеченный» впридачу. Моя вечномальчишеская душа вздрогнула, и расправила крылья.

– А почему не «Ява?» – сфорсил я.

Махмуд сплюнул под ноги:

– Ява твоя – девок в кусты катать на деревенский речка! Это – мужской машина, надёжный. Бросишь на окраине, когда вернёшься, не забудь.

Ещё он в каких-то витиеватых и туманных восточных выражениях пожелал мне не потеряться на бескрайних просторах Родины, намекая, что приключись, не приведи Аллах, такая беда, меня найдут и непременно сильно помогут. И широко улыбнулся золотой улыбкой из чёрной курчавой бороды.

Но я уже махал ему рукой с рычащего и вибрирующего подо мной зверя, потом докрутил газ и отжал сцепление, вырываясь из душных клубов захолустной пыли на Дорогу, о протяжённости которой понятия не имел, и не желал иметь.

Лето, свобода, молодость и дорога – кинематограф, а не жизнь. Представляется загорелый ковбой в клетчатой рубахе, которого увозит по прямой, как полёт пули, асфальтовой ленте сверкающий хромом Харлей-Дэвидсон в полную захватывающих приключений жизнь за горизонтом. Красота!

В реальности всё получилось несколько прозаичнее: и мотоцикл, и асфальт, и ковбой, но главное – вот оно: я на Дороге, которая теперь не кончится никогда. Без ответственности, без собственной цели, да ещё и за чужой счёт. То, что хозяин счёта окончательно потерялся в сложных отношениях с законом, лишь добавляло перца в хипповый фильм, в который я вкатился, подкрутив тугую ручку газа. Меня приняла в свои пряные объятья дорога 66. Ветер в лицо, в горячем сердце – юность, в голове безумствуют Led Zeppelin.

На прямых участках планета крутилась с такой бешеной скоростью в сантиметре от моих пожарных кед, что хотелось поджать ноги. Влетев-таки раз в ракитовые кусты, я стал чуть осторожнее. Практика в травматологическом отделении не позволяла идеализму достичь опасных пределов.

Мотоцикл Гасана работал, как часы, мы сроднились, я называл его Джек. Он был большой, горячий, парил вокруг божественным ароматом бензина и машинного масла. Я похлопывал его по баку, и говорил:

– Пора в путь, Джек!

Весь день мы неслись к плавающему в дорожном мареве горизонту, ненадолго останавливаясь на заправках, изредка – у живописных речушек, чтобы искупаться, передохнуть и перекусить. И снова в седло: Дорога влекла меня неодолимо, я чувствовал себя живым только на ней, всё другое время ощущалось краденым. Лишь когда луч фары начинал плавать, нарезая из темноты причудливую аппликацию, я позволял Джеку найти просёлок для ночлега. Иногда разводил костёр, отправляющий в черноту космоса своих обжигающих детей, иногда уставал так, что просто забирался в спальник и смотрел на звёзды.

Надо мной мерцали тысячи далёких огней, которых большинство людей никогда не увидит. Чем дальше к югу, тем их становилось всё больше, а сами они – ярче. Если долго лежать и смотреть на их стойбище, они начнут понемногу приближаться, приближаться, пока перед глазами не останется одна звезда. Она-то и заберёт тебя с собой под истошный стрёкот и крики ночных птиц.

Я проехал весь Советский Союз с Севера на Юг. По большой карте, что висела в любом кабинете географии, даже пальцем вести долго.

Колёса с прозрачными спицами кружили Землю, изменялся наклон оси, изменялся мир вокруг. Бесконечный, безлюдный, унылый архангельский ельник потихоньку разбавила листва, лес вырос, стал пышнее. Всё чаще к дороге прорывались поля, горизонт отдалился. Воздух уплотнился, потерял северную прозрачность, напитался южными запахами и звуками, прогревался всё сильнее, пока не начал плавить асфальт. Реки помутнели, покрылись зелёно-бурой ряской, зато в них стало возможно плескаться вволю среди лягушек и змей, не рискуя отморозить себе пальцы. А затем потянулись бескрайние оренбургские степи от края до края вечного синего неба, незаметно для глаз перешедшие в казахские.