Константин Рыбинский - Сольфериновая черепица. Рассказы

Не без труда нашёл я заветное село, (какого на большой географической карте, между прочим, нет), нужный дом, покричал у хлипкой калитки. На толстой цепи, обмотанной вокруг вбитого в землю обломка ржавой трубы, бесновался, плюясь, устрашающих размеров лохматый цербер.

– Чего тебе? – спросил вышедший из ветхой сакли дед, со спины походивший на Илью Муромца, а анфас – вылитый Тамерлан. Не глядя, коротким плавным жестом успокоил собаку.

– От Гасана с Севера, – я протянул ему свёрток.

Тамерлан разорвал бумагу, пересчитал благородного цвета купюры с упитанным Лениным, прочёл письмо.

– Жди здесь, – буркнул мне.

– Басмач, наблюдай, – мотнул головой псу, и скрылся в покосившемся сарае.

Пока старик шуршал и гремел в хлипкой развалюхе, сколоченной из разного хлама, меня внимательно и недобро изучал огромный Басмач. Я старался даже не шевелиться.

Тамерлан половину жизни провёл в тюрьме, не гордился этим, но и не скрывал. Жизнь – есть жизнь. Первый срок получил, как вредитель, по теперешним временам даже почётно. Тогда молодой Тамерлан работал сторожем на колхозном элеваторе. Однажды, чёрной казахской ночью с его стола упала и разбилась вдребезги керосиновая лампа, занялся пожар, потянуло дымом. По инструкции, сторож вызвал пожарных, но до их приезда одолел огонь сам, конечно, поджарился, подкоптился слегка. Приехавшие пожарные похвалили героического паренька, составили акт, оформили ложный вызов и уехали. Но для местного отдела НКВД, где горел синим пламенем план по вредителям, это был настоящий подарок: поджог, диверсия, саботаж. В общем, поехал герой на Север по политической статье.

Тамерлан с детства отличался нелюдимостью, а из лагеря вернулся и вовсе угрюмым. В пятницу под Рамадан повздорил на улице с прохожим, да и убил, один раз ударив – силушкой богатырской наделил его Всемилостивый и Милосердный Аллах с лихвой. Опять, значит, здравствуй Сибирь. Там тёртые лихие люди подсказали, как может устроиться простой советский ЗК в жизни строителей коммунизма. Вернувшись домой, он стал хозяином одолень-травы, быстро разогнав местную шантрапу.

Жил один, здоровался только со стариками, никогда не улыбался.

В канун славного дня Ашура Тамерлан осторожно, чтобы никого не встретить, пробирался к дому. Он хотел достойно почтить память великого Воина Аллаха сердечной молитвой и строгим постом. Под старой айвой у закрытого духана замер, прислушался. Будто хнычет кто рядом. Бесшумно, как большая тень, двинулся на звук. В колючих кустах плакал маленький грязный комок шерсти с перебитой лапкой. Тамерлан протянул узловатую ладонь – и еле успел отдёрнуть.

– Воин! – улыбнулся он, и вдруг, разрыдался в голос, как слабая женщина, благо слёзы его видели только Аллах и эта злобная мелочь, живая былинка, уже надломленная суховеем. Огромный богатырь стоял на коленях, прижимал к груди щенка, и ревел, как раненный медведь, словно все беды и несчастья его жизни, наконец, нашли выход. Звёздная ночь гладила его по непутёвой голове.

Щенок вырос огромным, сильным, яростным, бесстрашным и преданным зверем. Он убил во дворе степного волка. Двух злодеев, подкравшихся к Тамерлану со спины на делянке, пришлось прикопать у арыка…. Басмач – единственное живое существо, с которым подолгу разговаривал Тамерлан. Единственное живое существо, которому улыбался потрескавшимися, как дно Арала, губами.

Тамерлан вскоре вернулся, принёс туго стянутый бечёвкой мешок:

– Держи. Гасану привет, – повернулся, и скрылся за домом. Ни здравствуй, ни прощай. Только Басмач проводил гостя с сожалением, видимо ждал от встречи большего.

Дорога домой прошла в некотором напряжении: Василий знал, что везёт, и сколько лет строгого режима этот груз весит. Перед заправками прятал рюкзак в кустах, потом возвращался. Города и посты объезжал стороной, по грунтовым дорогам с непредсказуемой проходимостью. На мотоцикл свой нарадоваться не мог: не подвёл ни разу.

Объезжая последний перед городом пост ГАИ Василий нарочно выбирал самые дальние, самые извилистые тропки. Он потратил на завершающий отрезок пути настолько много времени, насколько хватило фантазии. Джек стал ему сердечным другом за эти несколько тысяч километров, расставаться с ним совершенно не хотелось. Василий сентементально ощущал себя капитаном Брусенцовым, что отплывает в эмиграцию на последнем корабле из Севастополя, на котором нет места для его коня. Мелькнула шальная мысль потихоньку оставить Джека себе, но всплывший в памяти обоюдоострый взгляд Гасана обрезал её.

– Что ж, Джек, старина, я уверен: ты не пропадёшь! – Василий похлопал «Урал» по нагретому баку, оставил ключ в замке, и отправился прямиком к Гасану.

– Привёз?

– Привёз.

– Не открывал?

– Да что ты!

– Верю. Настоящий джигит. Держи, всё по уговору, – он протянул деньги.

– А можно товаром? – робко спросил Василий.

Гасан рассмеялся, хлопнул по плечу:

– Соображаешь! – и щедро отсыпал с горкой.

– Несколько месяцев после этого приключения, я был самым дорогим гостем в домах своих друзей и друзей друзей!

Мы рассмеялись.

– Славное было зелье, теперь такого нет! Ну, хоть какое-то есть, – он выудил из кармана спичечный коробок, набил трубочку, передал мне. Потянуло банным веничком, уши заложило.

Здесь я был дома. Удивительным образом место, которое приличное общество считало социальным дном, притягивало людей, о которых я читал только в книгах. «Свобода, равенство, братство» из политических лозунгов, набранных курсивом в потрёпанном учебнике истории, становились Хлебом и Вином, обретали плоть и кровь. В этом кругу не приживались злость, корысть, лицемерие, чванство…. Только здесь моя война на время прекращалась, разжимались кулаки.

– Знаешь, Василий, иногда мне бывает очень одиноко. Люди кажутся совсем чужими и враждебными. Между нами пропасть. Ничего общего.

Вася усмехнулся, похлопал по плечу, передал трубочку:

– Ну, это совсем простой случай.

– Да?

– То есть абсолютно. Ты хочешь стать таким же, как эти люди?

– Нет. Не знаю. Не смогу, наверное….

– Значит, остаётся сделать их всех такими, как ты!

– Но это же невозможно! Немыслимо!

Василий откинулся назад:

– Невозможно! Немыслимо. Именно! Именно поэтому прими всё как есть. Ты чужой здесь. Чужак, стрэнджер, пришелец, странник. И нигде твоей Родины нет, даже не мечтай. Она не от мира сего. Живи, как можешь, ищи своих. Ты не один такой. Над Землёй это племя щедро рассыпано по ветру.

– Ого! Ого-го-го! – донеслось из открытого окошечка.

Василий о чём-то говорил с припозднившимся покупателем, а я сидел, облокотившись на локти, и смотрел вниз. Мне живо представилось, что моё тело – исполинская скала. Я гляжу из пещеры глазниц на каменные колени, на бесконечно далёкие стопы, скрытые голубой дымкой – и мне очень страшно.