Александр Тюрин - Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры.

— Да, у меня лично все замечательно, но кто-то лижет чужие задницы с утра до вечера, чтобы заработать на полкило синтетической колбасы для своих ребятишек, кого-то тащат на живодерню в Элизиум, а он мычит, упирается… Да, мы — богатенькие, крутые, с хорошим IQ, мы знаем всему цену, у нас куча дорогих вещей, но мы не нужны миру. Да, мы воздвигли лестницу в небо, но сами остались карликами. Все наши мысли и чувства, все наше сознание — просто тонкая-претонкая пленочка между тем Богом, что снаружи, и тем Богом, что внутри. И, тем не менее, мы возомнили себя расой хозяев, которая пытается ощупать жирными пальцами все высоты и глубины, а затем поиметь их или продать.

Остановись, говорил я себе, ты вполне можешь быть разговариваешь с амрашкой, которая есть пакет программ, но даже затормозить себя не мог. Меня ведь никто не слушал последние пять лет…

— Но мы же сами создали такие чудесные вещи и мы справедливо гордимся этим.

— Мы их не создали, Нинуля, мы их просто собрали по тем инструкциям, которые прилагаются к каждому атому. И мы этими вещами пока владеем. Но чудесные вещи, состоящие из умных молекул и программируемых квантовых точек, уже не нуждаются в нас, в ладно скроенных джентльменах, в хозяевах и героях. Вещи давно уже живут и развиваются сами по себе, пользуясь общим резервуаром кода. В них больше Бога, чем в нас. Вещам не нужен кайф, у них нет самомнения, гордыни, поэтому они развиваются, в отличие от нас. Они в любой момент могут оторваться от нас и пойти своим путем, потому что видят свет лучше, чем мы.

— Ты про техносингулярность? — спросила Нина, и я увидел в ее глазах внимательного и вдумчивого наблюдателя. — На левых сайтах ходит информашка, что первая ее волна уже прошла и существуют полностью самостоятельные, однако скрытые на наноуровне технические системы, о которых мы даже не подозреваем. Кое-где я видела названия «техножизнь» и «технозоиды». Эти самые технозоиды — то ли маленькие, вроде бактерий и вирусов, то ли большие, настоящие сверхорганизмы, которые распределены по всей материи и способны подстраивать реальность под себя. Даже Огастес Октавио со своим Technolife Act как бы приглашает интеллектуальную техножизнь выйти из подполья. Только я в нее не верю. Она, может, и существует, как существует, к примеру, звезда Бетельгейзе — только нам незачем общаться. У нас нет общего языка, общих тем и чувств.

— А в меня веришь, Нина?

Макарова-Нильсен явно растерялась. Я понял, что активно пользуюсь кредитом доверия, если точнее кредитом власти, которым располагает каждый большой упырь типа миллиардера. А без него я не смог бы ни уговорить, ни заинтересовать её. Она постучала бы пальцем по моей голове и свалила бы навсегда.

— В тебя? Но ты же — не техносингулярность… ты лучше.

— Наверное, мне уже надо помолчать, ведь я плохой собеседник для светской барышни. Хотя, может, ты когда-нибудь вспомнишь наш треп. Возможно, ты будешь разочарована подарками цивилизации, тогда вот и соприкоснутся внешняя и внутренняя бесконечности, и тонкая прослойка неведения в момент испарится, будто ее и не было. Бесконечность плюс бесконечность равняется сама понимаешь чему. И тогда общайся с жизнью сколько хочешь, с технической и естественной, твори вместе с ней, летай, ныряй с ней. И никакой Октавио со своими актами тебе не понадобится.

— Пошли ко мне, посидим, — шепнула Нина, давая мне возможность закрыть по быстрому дверку, из которой лезли мои инфантильные мечты, никак не соответствующие статусу хозяина больших-пребольших капиталов.

У нее, в каюте-люкс, техночудес было больше чем во всех трущобах от Загородного проспекта до Лиговки.

В кадке — престижная пальмочка, формой напоминающая вешалку; на ней растут разные штуки от бананов до фиников. Дисплей на кадке сообщает, какое настроение сейчас у пальмочки и хочет ли она попить. Однако же это не наноплантовая конструкция, а чудо дизайнерской генетики, что куда ценнее.

И не какой-нибудь робот расхаживает здесь, а почти природная кошка со светящейся шерстью, которая выдает настоящую цветомузыку. Наверное, это тварь с трансляцией генетического кода по последнему слову техники. По генам прыгают дрессированные рибосомы, а транспортные РНК подтаскивают материал для светодиодов. Вообще-то я до сих пор дрожу, вспоминая когти сиамца, принадлежащего моей женушке, но каютная тварь, по счастью, была сытая и сонная.

Ноги топчут мягкий живой ковер, из которого бурно растет шерсть, потому что натуральные фолликулы встроены в нанопластиковый питающий каркас. Шерсть встает дыбом при появлении нового человека, но потом снова ложится гладко. Если его гладишь, он слегка вибрирует, как бы от удовольствия.

В клетке биомех-птица, которая кормит свой репликат; заталкивает биомеху-птенчику в клювик настоящих мух. Насекомые ползают по липкой питательной массе, в силах жрать, но не в силах улететь.

Техманн-арапчонок внес ведерко с шампанским. Натуральное. Из погребков той самой Шампани, как пить дать. Из бара выехали на тележке и другие древние благородные напитки. У тележки были квазиживые руки официанта, готовые налить и обслужить.

— Sie wuenschen? — спросила тележка почему-то на кельнерском немецком.

— Только не шампанское, это ж пьют аристократки с дряблыми задницами и подростки, любящие икать.

В руке у меня оказалась стопка с «московской», ну наконец-то. Один всего глоток и живительная жидкость превратила мои жилы из лапши в тугой пучок. Я подхватил валяющуюся на полу помаду и в три движения изобразил Нину в профиль на первой попавшейся поверхности. Первой попавшейся поверхностью оказалось мерцающее звездными отбликами стекло иллюминатора.

— Ты — нестандартный, в смысле, не джентльмен, — сказала Нина, которая не отказалась от шампанского. — Ты не так думаешь и не так говоришь, как они. Я давно знаю весь набор фраз, который произносят джентльмены. Они для того и произносят эти фразы на английском, чтобы было не стыдно говорить одними штампами… Кстати, ни в одной из биографий мистера Грамматикова не сказано, что он отлично умеет рисовать. Я даже не знаю, зачем ты взялся ему подражать.

«Упс, вот так облом. Это как, мне ее задушить сейчас что ли?» И никакой мысли в голове умнее, чем эта.

— Я?

— Подражать, конечно, модно и вполне безопасно, соблюдай только десять идентификационных различий. Я еще понимаю, стать двойником Эйнштейна или Ван Гога, ходить с высунутым языком и резать себе уши. Но имитировать миллиардера — как-то примитивно. А ты ведь — не примитив, совсем наоборот.

Вот и пошла вся Мирина работа насмарку. Первый же вдумчивый зритель сказал: «Не верю».

— Нина, с чего ты взяла, что это я ему подражаю? Ты видела какого-нибудь Грамматикова, помимо меня?