Уильям Гибсон - Распознавание образов

С любовью,

Дэмиен.

Кейс трясет головой, перечитывает письмо.

Я тоже тебя люблю. Спешу, не могу много писать. Со мной все в порядке. Я сейчас тоже в России, в Москве. Подробнее расскажу позже.

Она начинает упаковывать «Айбук» в сумку, потом передумывает. Как-то неправильно – приносить лэптоп на встречу с автором фрагментов. Лучше взять с собой восточногерманскую папку. Перекладывая необходимые предметы из багажного изделия, она вспоминает, что при регистрации у нее забрали паспорт. И до сих пор не отдали. Его можно взять по дороге. На дне папки рука натыкается на что-то холодное. Это камденский импровизированный кастет: металлическая деталь от Дэмиеновой кибердевочки. Хорошо, что эта папка была сдана в багаж. Кейс кладет железку обратно, на счастье. Потом проверяет, не забыла ли ключи от номера, и выходит в коридор – с головой, наполненной картинами из только что прочитанного письма.

У приехавшего за ней водителя темные очки и чисто выбритый череп интересной лепки. Обтекаемый.

«Мерседес» выезжает на улицу, где Кейс вчера гуляла. Она вспоминает, что опять не взяла у администратора паспорт.

Они сворачивают на широкую магистраль. Тверская – интуитивно определяет Кейс; утром она успела полистать схемы окружающих улиц. От водителя, уже вставившего в ухо наушник, пахнет одеколоном.

Машина спокойно едет по предполагаемой Тверской, двигаясь вместе с основным потоком, не включая мигалки.

Над дорогой протянут транспарант с надписью по-английски: ВЫСТАВКА ВОСКОВЫХ ФИГУР.

На вывесках то и дело встречаются вкрапления латинских букв. «Бутик», «Кодак», аптека под названием «Фармаком».

Когда они поворачивают налево, Кейс спрашивает:

– Какая это улица?

– Георгиевский, – отвечает водитель. Хотя с тем же успехом это может быть его имя.

Они еще раз поворачивают и останавливаются в узком переулке.

Кейс начинает было объяснять, что не имела в виду «остановиться», но водитель выходит, обегает вокруг машины и открывает ей дверь.

– Выходите.

Неровный серый бетон. На стене граффити, кириллица. Буквы раздуты в неуклюжем подражании Нью-Йорку и Лос-Анджелесу.

– Прошу. – Водитель дергает помятую стальную дверь. Она распахивается с гулким стуком. За дверью темнота.

– Сюда.

– Стелла там?

– Кино, – отвечает он.

Кейс следует за ним и оказывается в непонятном полутемном объеме. За спиной захлопывается дверь. Единственный источник света – голая лампочка наверху, в конце невообразимо крутого лестничного пролета. Цементные ступени, никаких перил.

– Прошу. – Водитель указывает в сторону лестницы.

Приглядевшись, Кейс замечает, что перила все же есть: призрачная стальная полоска, опирающаяся всего на два прута – сверху и снизу. Провисает в середине, как веревка. Вибрирует, когда за нее возьмешься.

– Он получил утку в лицо...

– Вверх, пожалуйста.

– Простите. – Она начинает подниматься, слыша за спиной его дыхание.

Наверху еще одна стальная дверь, более узкая, прямо под сорокаваттной лампочкой. Кейс открывает ее.

Кухня, залитая красным светом.

Как общие кухни в старых нью-йоркских квартирах, только чуть больше. Приземистая плита сталинской эпохи – шире, чем машина, на которой они приехали. Такие топятся дровами или углем.

Там, где в нью-йоркских кухнях располагается общая ванна, установлен душ: отделанный кафелем квадратный бортик окружает цементное углубление в полу. С пятиметрового потолка, покрытого полувековым слоем коричневой копоти, свисает старинный оцинкованный разбрызгиватель – по виду ветеринарного или сельскохозяйственного предназначения. Источником красного света служит ворованный знак метро – буква «М» с лампочкой внутри, прислоненная к стене.

– Вот вы и здесь, – говорит Стелла, открывая дверь; из проема бьет яркий свет.

Стелла обращается к водителю по-русски. Тот кивает, выходит на лестницу, прикрывает за собой дверь.

– Здесь – это где?

– Идемте.

Стелла ведет ее в комнату с высокими грязными окнами; похоже, раньше эти окна были наглухо закрыты ставнями.

– Кремль. – Стелла указывает на зубчатую стену, видную в проеме соседних зданий. – А вон там Дума.

Кейс оглядывается по сторонам. Потертые стены, некрашенные еще с советских времен, напоминают бар в Роппонджи. Многолетняя никотиновая копоть скрывает то, что изначально было кремовой краской. Царапины, трещины. Рисунок паркета на полу практически не виден под несколькими слоями краски; верхний слой красно-коричневый. Два новеньких белых стола из «Икеи», два вращающихся стула, несколько компьютеров, корзины для бумаг. На стене над столами какая-то сложная схема, нарисованная фломастерами на нескольких смежных белых досках.

– Сергей называет это проектом, который никогда не кончится, – говорит Стелла, заметив, что Кейс смотрит на схему, а не в окно. – Здесь, конечно, только начало работы.

– Но ведь у фильма будет конец? – Кейс чувствует, что краснеет: разве можно так сразу задавать лобовой вопрос?

– Вы имеете в виду линейный сюжет?

– Я должна была спросить.

Она чувствует, что сейчас они все – и Капюшончик, и Айви, и Кинщик, и Морис, и весь Ф:Ф:Ф – все незримо стоят у нее за спиной.

– Понятия не имею. Она может начать редактировать, как свой студенческий фильм: чтобы свести все к одному кадру. А может, однажды они заговорят, ее герои. Кто знает? Нора ведь молчит.

В комнату заходит парень с густыми рыжими волосами; кивает, садится за один из компьютеров.

– Пойдемте. – Стелла показывает на дверь, откуда вышел рыжий парень. – Вы знаете эту идею: сквот? Как в Амстердаме, Берлине?

– Да.

– У вас это есть? В Америке?

– В общем, нет.

– Здесь, в этих комнатах был сквот. Очень популярный в восьмидесятых. Праздник никогда не кончался. Знаете, одни люди приходят, другие уходят, а веселье продолжается. Говорили о свободе, об искусстве, о духовных вещах. Мы с Норой были еще школьницами, когда нас сюда привели. Наш отец очень рассердился бы, если бы узнал.

Комната, куда они попали, гораздо больше предыдущей. Здесь собран импровизированный компьютерный зал: рабочие места разделены некрашеными фанерными перегородками. Экраны не светятся, стулья пусты. На одном из мониторов сидит плюшевая фигурка кота Гарфилда; видны и другие признаки офисного уюта. Кейс берет со стола квадратную акриловую пластинку. В прозрачном материале трехмерная лазерная гравюра: эмблема кока-колы и стилизованное изображение башен-близнецов, а внизу слова «МЫ ПОМНИМ». Она быстро кладет гравюру на место.

– Когда видишь это сейчас, даже представить трудно. Здесь однажды пел Виктор Цой. Тогда люди действительно жили. Система рушилась под собственным весом, но у всех была работа – часто бессмысленная, с маленькой зарплатой, однако на еду хватало. Люди ценили дружбу, спорили, ели, пили. Этакая студенческая жизнь. Духовная жизнь. Теперь у нас говорят: все, что Ленин рассказывал о коммунизме, – ложь, а все, что он рассказывал о капитализме, – правда.