Джордж Эффинджер - Огонь на солнце

— Я запомню этот кофе на всю жизнь, — заявил он.

— Дорогой, давай приедем сюда и в следующем году, — предложила Констанция.

Одран снисходительно засмеялся:

— Ради новинок Сан-Саберио? Констанция подняла свою чашечку и улыбнулась.

— Нет, ради кофе, — сказала она.

После рекламного ролика наступила темнота, во время которой Одран не мог ничего различить. На мгновение он задумался о том, кто такая Констанция, но вскоре позабыл о ней. Когда он уже начал паниковать, все опять прояснилось. Одран ощутил легкое головокружение, а потом почувствовал себя словно бы пробудившимся от сна. Он был холоден и рассудителен — предстояла работа. Включился Полный Караульный.

Он не мог ни увидеть, ни услышать того, что происходило в кафе, но предполагал, что Шакнахай тихо пробирается через подсобное помещение. Одран должен был оказать напарнику всевозможную поддержку. Он ловко перепрыгнул через железные перила во дворик.

Старик за столиком посмотрел на него.

— Вы, конечно же, хотите почитать мою рукопись, — произнес он.

Одран узнал в старике Эрнста Вейнтрауба, эмигранта из какой-то центрально-европейской страны. Вейнтрауб воображал себя писателем, но Одран никогда не видел его за работой, разве что над стаканчиком анисовой водки или бурбона.

— Сэр, — сказал он старику, — вы здесь в опасности. Попрошу вас выйти на улицу. Ради вашей же безопасности я прошу вас уйти отсюда.

— Но еще не полночь, — .возразил Вейнтрауб. — Дайте мне допить стаканчик.

У Одрана не было времени потакать старому алкоголику. Он решительно направился внутрь кафе.

На первый взгляд все смотрелось вовсе не так уж угрожающе. Мсье Гарготье стоял за стойкой под огромным разбитым зеркалом. Его дочка Мэдди сидела за столиком в дальнем углу, возле стены, увешанной выцветшими фотографиями марсианских колоний (личная коллекция Гарготье). Здесь же стоял молодой человек, державший в руках небольшой ящичек. Он оглянулся на Одрана.

— Убирайся к чертовой матери, — закричал он, — а не то все здесь взлетит на воздух!

— Я уверен, он сделает это, мсье, — сказал Гарготье. Голос его дрожал.

— Клянусь всеми чертями, я сделаю это! — воскликнул юноша.

Офицер полиции должен оценить ситуацию и вовремя принять верное решение… Полный Караульный рекомендовал Одрану в общении с душевнобольным сначала выяснить причину его волнения, а затем постараться успокоить. Полный Караульный советовал Одрану не высмеивать душевнобольного, не выказывать недовольства и не дать привести угрозу, в исполнение. Одран поднял руки и спокойно заговорил:

— Я пришел с миром.

Юноша засмеялся. У него были грязные длинные волосы и редкая, клочковатая бородка; одет он был в полинялые джинсы и клетчатую рубашку с оторванными рукавами. Чем-то он напоминал самого Одрана — естественно, до встречи с Фридлендер Беем.

— Может, присядем поговорим? — спросил Одран.

— Что ж — поговорим, пока мне не надоест, — откликнулся юноша. — Садись, раз такой храбрый. Только руки держи на столе.

— Ладно. — Одран выдвинул стул и опустился на него. Он сидел спиной к бару, но боковым зрением видел Мэдди Гарготье. Она тихо всхлипывала.

— Ты все равно не переубедишь меня, — заявил юноша.

Одран пожал плечами:

— Я только хочу выяснить, из-за чего шум. Как тебя зовут?

— Черт! А тебе это зачем?

— Меня зовут Марид. Я родился в Мавритании.

— Ты можешь называть меня Аль-Мунтаким.

Мальчик с бомбой присвоил одно из девяноста девяти прекрасных имен Бога, Оно значило — Мститель.

— Ты всегда жил в городе? — спросил его Одран.

— Да нет же. В Миере.

— Это местное название Каира? — спросил Одран.

Аль-Мунтаким в ярости вскочил. Он ткнул пальцем в сторону Гарготье за стойкой и заорал:

— Видишь? Видишь это? Сейчас всем вам конец! — Он схватил коробку и сорвал с нее крышку.

Одран почувствовал сильную боль во всем теле, словно все его суставы растягивали и выкручивали в разные стороны. Каждый мускул в его теле ныл, а кожа горела, будто по ней прошлись наждаком. Агония длилась несколько секунд, после чего Одран потерял сознание.

— Ты в порядке?

Нет, я чувствовал себя совсем не в порядке. Кожа моя горела так, точно я дня два без передышки жарился на южном солнце. Все мои мышцы дрожали. Руки, ноги, все тело и даже лицо сводило судорогами. Моя голова трещала, а во рту был кислый привкус пороха. Я не мог разглядеть контуры предметов, казалось, кто-то накинул на них толстое вязаное покрывало.

Я делал невероятные усилия, чтобы понять, кто говорит со мной, и едва разбирал слова — мешал оглушительный звон в ушах. Со мной говорил Шакнахай. Что означало мое присутствие на этом свете? За миг перед своим открытием я полагал, что уже давно в гостях у Аллаха, и оказаться в живых при данных обстоятельствах не было таким уж удовольствием.

— Что… — проскрипел я: во рту было так сухо, что я едва мог говорить.

— Держи. — Шакнахай протянул мне стакан холодной воды. Я понял, что лежу навзничь на полу, а Шакнахай и мсье Гарготье стоят надо мной, нахмурясь и сочувственно кивая.

Я взял стакан и выпил, благодаря людское милосердие, после чего попытался заговорить снова.

— Что произошло? — спросил я.

— Ты взлетел на воздух, — ответил Шакнахай. — Точно, — согласился я.

Широкая улыбка взрезала суровый лик Шакнахая. Он нагнулся и протянул мне руку:

— Вставай!

Я последовал его совету, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, устремился к ближайшему стулу.

— Джин и бингара, — попросил я Гарготье. — И немного лимонного сока.

Бармен скривился, но мигом занялся приготовлением напитка. Я нашел свою коробочку с соннеином и вынул восемь или девять таблеток.

— Я слышал о твоем пристрастии к наркотикам, — сказал Шакнахай.

— Да, что есть — то есть, — ответил я.

Гарготье принес напиток, и я проглотил таблетки. На отдых времени у меня не было. А теперь через пару минут я снова приду в форму.

— Все вокруг были смертниками в те минуты, пока ты уговаривал парня, — сказал Шакнахай. Я чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы выслушивать его лекцию. Однако он не отставал: — Чего, черт возьми, ты добивался? Права стать его адвокатом? Мы так не работаем, когда жизнь людей под угрозой.

— А как же вы работаете? — спросил я.

Он широко развел руками, словно удивляясь моей непроходимой тупости,

— Пробираемся туда, где он не может нас заметить, и замораживаем паршивца.

— А меня вы заморозили до или после того, как проделали это с Аль-Мунтакимом?