Алексей Олейников - Боевой аватар

Бонго успокоился и ковырял в носу, с сомнением взирая на эту сцену.

— Это дети. Им нужна семья, — просто и коротко сказал я на рилльясе, — Берегите их.

Бонго замер, прислушиваясь. Я мог измерить частоту его сердцебиения, и диаметр зрачков, но понять, что происходит там, за этими глубоко посаженными черными глазами, в остроконечной голове, не мог. Язык горилл был расшифрован еще до Катастрофы, их жесты, звуки, позы занесены в базу данных. Они все вошли в рилльясу — язык, который я создал за последние полвека. Туда же я включил сотни две новых понятий, которые были раньше им недоступны. Но осознают ли они смысл придуманных мной слов, неизвестно.

Тридцать лет назад стало ясно, что разум горилл развивается — каждое новое поколение было умнее предыдущего. В чем дело, я не знаю. Радиация причиной быть не может, мои датчики фиксируют умеренный радиационный фон, почти довоенная норма.

Но я видел, как риллы начали использовать орудия — палки и камни. Причем не просто, чтобы измерить глубину реки или отпугнуть хищников, а для продуманных действий. Как они все вместе шли в атаку на леопарда, сжимая в руках ветви и камни. Как три гориллы прижимали стволы молодого бамбука, чтобы добраться до нежных побегов — а потом делились друг с другом! Способность к коллективным осознанным действиям, объединенным общим планом с помощью речи — то, что всегда выделяло человека из животного мира. Теперь и не только его.

Они общались друг с другом новыми жестами и звуками, которых я раньше никогда не слышал. Я не могу провести анализ их ДНК, у меня нет оборудования, полевую станцию «Итури» уничтожили солдаты генерала Нсото. Но я уверен, что это уже не гориллы, а новый вид — риллы. Они уже достаточно умны, чтобы выжить без моей помощи, и угрозы со стороны человека для них уже нет.

Точнее, не было до сего дня. Но сердцем они все те же гориллы — чистые, доверчивые, добрые. Как же я могу оставить их, ведь на моих глазах совершается чудо рождения разума из блаженного плена животной жизни?

Месяц назад я видел, как Нбуру — молодой рилл из западной семьи Мванга, бил двумя кусками кремния друг о друга. Бил просто забавы ради, любовался снопами искр, их быстротекущей красотой. Но он высекал огонь!

Я даже скрутил пук сухой травы, — азарт ученого не умер еще во мне, но потом передумал. Не стану подталкивать прогресс и эволюцию, мы слишком часто это делали.

Можно было уходить — детей явно приняли. Но я отступил в лес, и замер, наблюдая, как гориллы ложатся спать. Немного хотелось побыть с ними. Ано со счастьем свежеиспеченной мамаши затащила детей наверх, и после нежного тщательного вычесывания вся троица заснула в обнимку. Остальные самки тоже разбрелись по гнездам. Бонго поворчал немного и завалился спать.

Гориллы любят спать, эти лежебоки дрыхнут до четырнадцати часов в день.

Ночь пришла на широкие склоны Бисоке, накрыла многозвездным шатром горы Вирунги. Я не двигался с места. Над поляной замелькали шаткие тени летучих мышей — наступило время их охоты. Быстрокрылые силуэты выхватывали из воздуха невидимых даже мне насекомых, и сенсоры то и дело оглушали их пронзительные, неслышные человеческим ухом крики.

Тишину влажного леса, полую изнутри от шорохов множества лапок и рук, шепота черной листвы, журчания бесчисленных ручейков, заполнил многоголосый хор поющих светлячков. Повсюду: в кронах деревьев, траве, на всех ярусах леса зажглись их синеватые звезды, словно духи травы и листьев. Они кружились в мягком от влаги воздухе, то сходились, то разлетались — везде, куда только достанет взгляд. Но постепенно поднимались все выше, пока не сошлись под самыми кронами, на самом верхнем ярусе, где только тонкий лист отделял их от неба. И тогда весь покров леса засиял изнутри, как живая сияющая карта, проявленная душа Великого леса Вирунги.

Хор, пульсирующий на одной, убаюкивающей ноте, достиг пика, словно сошелся в точке гармонии. Многосоставное сияющее облако, почти идеальный шар, составленный из тысяч мерцающих точек, всплыл над верхушками деревьев — словно среди крупных южных звезд появилось новое созвездие. Шар кружился внутри себя по сложным траекториям, в едином и цельном движении.

Впервые массовые полет роя ночных светляков я заметил пятнадцать лет назад. Тогда это был небольшой бесформенный клубок, он пролетел метров двадцать и тут же распался на отдельные точки. Год от года фигуры усложнялись, а число насекомых, в них включенных, росло. Но такой громадный рой я видел впервые.

Светляковый шар пульсировал в такт своей песне и медленно плыл на север. Вокруг хищно мелькали тени летучих мышей, они выхватывали одно насекомое за другим. Но песня не стихала, а сияние не гасло.

Это новый вид. Светлячки, объединенные общественным сознанием в единую семью. Словно природа пыталась оправиться от удара, нанесенного человеком, хотела восстановить утраченную сложность связей, потерянную красоту гармонии жизни, и рождала новую сложность. Новую жизнь.

Таинственная геометрия нового насекомого мира, выраженная недоступным языком, пылала в черном африканском небе. Второй год я стараюсь расшифровать этот язык и все безуспешно.

О чем они поют, кому они говорят? Неустанному водопаду Хабиуне о покое, который дремлет на верхушках деревьев? Спящим риллам о дыхании тумана, текущего по склонам гор? Летучим мышам о быстротечной, как взмах черного крыла, жизни?

Мне неведомо.

Рой начал вдруг пульсировать, то вспыхивал, то угасал в одном ритме. Эта пульсация все усиливалась, по светящему телу роя стали пробегать сияющие волны. Светляки во внутренних сферах ускорили движение, с бешеной скоростью они летали по хаотичным, но подчиненным какой-то общей цели, траекториям — двойные, тройные, бесконечные восьмерки, спирали, эллипсы, сложные кривые. Мистерия этой геометрии завораживала. Пение их заполнило, казалось, полнеба, сфера роя разом ослепительно вспыхнула и начала торжественно и медленно двоиться.

Деление, это деление роя!

Трудно описать, что я испытал. У меня нет тела, нет сердца и внутренних желез, я не могу чувствовать, а в силах лишь жить тенью чувств, памятью о них, но я испытал самое настоящее счастье — сияющую вспышку, которая соединила все счастье, отпущенное мне в прошлом. Я наблюдал рождение новой, небывалой доселе на этой планете жизни.

Две сферы медленно разъединялись, все меньше соприкасаясь боками. И до последнего момента между ними с сумасшедшей скоростью носились насекомые, словно пытаясь определиться — в каком из роев им лучше. Под конец казалось, что рои скреплены пылающим синим жгутом — как нитью накаливания.

Деление закончилось. Оба роя медленно отплывали друг от друга, приникли к кронам деревьев. Один из них стал оседать на листья, остывал, приглушал свой свет, другой неторопливо направился на север.