Евгения Белякова - Трава на бетоне

Я пойду, — сказал Арин. — Об этом можешь не беспокоиться.

Мэд кивнул, еле заметная улыбка скользнула по его губам.

Арин провел рукой по глазам, тронул пальцами виски — голова болела так, будто кто-то насаживал ее на раскаленный прут.

Мэд заметил это движение:

Я ожидал, что ты будешь орать, кидаться на меня или попытаешься сбежать, но, видимо, тебе не до этого. Совсем плохо, да? Кстати, я могу извиниться перед тобой за несколько смертей. Люди же должны прощать друг друга? Так что, прости меня за смерть этой твари-медика. За смерть юной шлюхи. За смерть поисковика-неудачника. Думаю, мы замнем эти недоразумения и помиримся. Трех часов на это хватит.

Говоря это, Мэд внимательно наблюдал за реакцией Арина, ненасытная жажда обладания чужой болью грызла его изнутри, и только боль этого мальчишки могла ее сейчас утолить.

Арин отвел глаза, опустив пушистые лиловые ресницы, но потом поднял голову, и Мэд увидел, что в искристой глубине его взгляда ничего не изменилось, лишь проступило отчетливо-насмешливое выражение:

Да мне все равно, — тихо сказал Арин. — Хватит уже трепаться, три часа так три часа. Пошли. Надо же тебе удовлетворить свои потребности, ты сейчас похож на мудака со спермотоксикозом, который пытается передо мной оправдаться. Смотреть тошно.

Хорошо, — медленно ответил Мэд. — Тогда, чтобы тебе не было тошно, будешь смотреть на меня глазами Тейсо.

И снова ему не удалось увидеть в глазах Арина боль, тот только пожал плечами, ответил коротко:

Обойдешься.

Ты еще сам меня попросишь затянуть на тебе ошейник.

Посмотрим. Посмотрим, мне терять нечего, кроме самого себя, и я бы согласился на это, но не перед тобой.

Мэд развернулся, пропустил Арина вперед, и пошел по улице, сжав зубы.

Непреодолимая тяга, выматывающее чувство пустоты — его можно погасить только чужой болью, только чужими страданиями, но парень, видимо, совсем сдвинулся и не понимает, что ему грозит, и что произошло, поэтому вытянуть из него желанные слезы или раненую ненависть невозможно. Но он глубоко ошибается, если думает, что сможет остаться непокоренным, в конце концов, его можно будет потом вышвырнуть, как мусор, кинуть в руки псам КетоМира, которым все равно, в каком состоянии он будет, лишь бы был жив и смог рассказать то, что они хотят узнать.

Мэд остановился возле стальной тяжелой двери одного из домов, прежде чем открыть ее, взялся руками за плечи Арина, провел ладонями по груди, расстегивая многочисленные замки ремней, по бедрам, разжимая стальные клепки, удерживающие блоки-носители клинков на кожаных штанах:

Тебе это не нужно.

Убедившись, что оружия у Арина не осталось, он провел пластиковой картой по горящему мутно-зеленому огоньку индикатора и распахнул дверь.

Вперед.

Арин прошел внутрь, окинул взглядом помещение. Невысокий потолок, серые стены.

Холодное мигающее освещение, затянутая предохранительной пленкой кровать, гладкий пластиковый пол. На столике в центре комнаты выключенный компьютер, жирная чернота ствола "береты", россыпь таблеток и боевой нож с тускло мерцающим широким лезвием. Рядом с ножом серебристая фляга.

Арин подошел ближе, зная, что каждое его неверное движение может привести к пуле в спину — он сомневался, что для Мэда так важно обещание людям из КетоМира, и знал, что договор с ними не повлияет на его решение об убийстве, поэтому просто снял со столика фляжку и сразу отошел.

Без кислоты? — спросил он, откручивая крышку.

Просто коньяк.

Арин глотнул едкую на вкус жидкость, закрыл фляжку, отложил в сторону.

Поднял голову, и Мэду наконец, удалось увидеть темную, застывшую тоску в его глазах.

Мне больше ничего не остается, кроме как узнать смысл одного подарка, — сказал Арин. — Поэтому ошейник на себя я тебе одеть не позволю. Что бы ты ни делал. Все остальное — пожалуйста, мне все равно.

Мэд не стал вникать в смысл этих слов. Его моментально возбудила тень той боли, которую он так стремился впитать, поэтому, не раздумывая, он шагнул вперед, взяв со стола боевой клинок, и, заставив Арина откинуться назад, сначала коснулся губами мягкой кожи, под которой бился лихорадочный пульс, а потом сжал зубы, прокусывая эту кожу.

Арин безразлично повернул голову, закрыв глаза, раскинул руки, демонстрируя незащищенность.

Открой глаза и смотри на меня, — приказал Мэд.

Арин улыбнулся снисходительно, чуть дрогнули лиловые ресницы, но глаз он не открыл.

Тогда Мэд рванул плотную ткань его водолазки, обнажив грудь и живот со следами от свежих швов, посмотрел на припухшие, незажившие еще до конца, аккуратно стянутые шрамы.

Семь швов, — сказал он. — У тебя семь шансов на то, чтобы остановить меня, попросив себе ошейник. После седьмого шансов выжить у тебя уже не будет.

Холодный клинок скользнул под ремень штанов Арина, и Мэд, поставив нож ребром, рванул лезвие на себя, разрезая плотную ткань.

Раздвигай ноги.

Ага, — лениво отозвался Арин, разводя колени, открывая глаза. — Слюнями не захлебнись, извращенец. Борец за идеалы, мать твою… Как там было сказано в прошлый раз? "Мне приходится потакать своим слабостям, иначе я бы сошел с ума и не смог бы очищать этот мир"?

У тебя хорошая память, — ответил Мэд, проталкивая пальцы в тугое колечко мышц. — И тело шлюхи. Тебя даже это возбуждает.

Арин поморщился:

Рефлексы.

Животные рефлексы, — Мэд свободной рукой взялся за нож, приложил лезвие к шву под ребрами Арина, точно к тонкой розовой полосе шрама. — Считаю до семи. Раз.

Лезвие хищно впилось в дрогнувшую плоть, распластывая недавно зажившую рану, разрывая сросшуюся нежную кожу. Одновременно Мэд нажал пальцами на знакомую ему точку внутри и ощутил дикий, неконтролируемый прилив желания. Боль, которая заставила Арина выгнуться и застонать, боль, которая обесцветила его губы и стерла выражение осмысленности с его глаз, эта боль оживляющей волной полилась в душу наемника, заполняя гулкую пустоту. Любимое ощущение, самое нужное ощущение, то, без которого жизнь становилась проклятием.

Арин попытался оттолкнуть лезвие, взявшись руками за режущую кромку, но Мэд дернул клинок обратно, полосуя его пальцы до кости:

Тебя спасет ошейник.

Нет, — еле слышно проговорил Арин, зажимая руками открывшуюся рану.

Два.

Второй шов поддался еще легче, брызнули, поднимаясь из глубины, тонкие струйки крови, затопляя разрез.

Боль. Сладкая обволакивающая истома, пьянящий запах крови, будоражащий вид вывернутого мяса. Без этого жить невозможно. Так уж получилось, что без этого жить невозможно. Тебе, Арин, помогут крик, стон, и просьба. Попроси меня сделать тебя животным и останешься жив. А пока спасибо за твою боль, за твою судорогу, за твою кровь, за твою муку. За твой страх.