Ант Скаландис - Катализ

Дом стоял на берегу реки. Какой реки – я так и не узнал. Когда появилась возможность, было уже не интересно. А доставляли нас туда всякий раз на вертолете с молочными стеклами. И только по длительности (минут 20) полета я понял, что это ближнее Подмосковье. Дом стоял над красивейшим обрывом, и по ту сторону реки, за зеленым пушистым шарфиком прибрежных ив, тянулись бескрайние луга, на горизонте голубел лес. И никаких следов цивилизации. Изумительное место.

Это было нечто вроде шикарного дома отдыха на базе расположенного тут же, но только под землей, секретного института. Институт имел все мыслимые и немыслимые удобства внутри здания, а также: подогреваемый бассейн под открытым небом, лужайку с волейбольной разметкой, корты, регулярный французский парк, вертолетную площадку, причал с яхтами, серфинг и даже конюшню с породистыми жеребцами. Теперь все это стало Всесоюзным центром сибрологии – ВЦС, но в обиходе у сотрудников бытовало иное название, укоренившееся, видно, еще с прежних времен – Пансионат.

А однажды, гуляя по лесу вокруг Пансионата, мы наткнулись на высокий забор из колючей проволоки. Стояки были загнуты, по счастью наружу. «Главное отличие секретного института от концлагеря», — подумалось в шутку. Но стало грустно. Охраняли нас. Охраняли сибры. Охраняли Апельсин. Но охраняли допотопными, дремучими методами, против которых Апельсин восставал самой своей сутью. Вот только возможны ли другие методы?

Вообще нам была предоставлена почти полная свобода ддействий. Мы были не в зоопарке – мы были в заповеднике, нас наблюдали в условиях, максимально приближенных к естественным. И слежку оформили с необычайным изяществом. Мы не видели ни одного «дятла». В Пансионате были специалисты самого высочайшего класса – их невозможно было увидеть. Мы только ощущали их присутствие по какой-то жуткой напряженности, висевшей в воздухе постоянно, по странной настороженности во взглядах всех сотрудников ВЦС. И эта напряженность, эта настороженность исчезала лишь после двух-трех рюмок чего-нибудь крепкого. И еще – во время ночей любви. И еще – во время увлекательных дискуссий. И еще – во время спортивных занятий. Словом не так уж плохо жилось нам в Пансионате. Подслушивающие устройства, если и были, то в стенах, исполненные по высшему разряду. Я собственноручно излазил наш шикарный номер вдоль и поперек и не нашел ничего подозрительного. Следящие камеры, если и были, то где-нибудь глубоко в листве или настолько миниатюрные, что, не зная, как они выглядят, найти их было невозможно. К чему скрывать, нам, конечно, льстило это сверхсовременное шпионское оборудование.

Каждый день часа по три, по четыре уходило на беседы со специалистами: физиками, химиками, физиологами, социологами, астрономами, политэкономами, генетиками, кибернетиками и т. д. и т. п. пожалуй, лишь на второй день мы с ужасом осознали очевидную с самого начала вещь: в длинном трехэтажном здании Пансионата нет других подопытных индивидов, все номера забиты специалистами, и каждый мечтает лично с нами поговорить.

Больше всего докучали медики. Имея уникальную возможность исследовать наши тела без нашего участия, они всякий раз норовили задержать нас подольше и вытянуть максимум информации именно из живого тела.

С остальными было полегче. Правда, юристы и экономисты бесили своим догматизмом. каждый из них считал собственное мнение истиной в последней инстанции, а имеющийся объем знаний – знанием абсолютным. В отличие от естественников, впитавших представление о бесконечном многообразии мира, если не с молоком матери, то с молоком за вредность в своих институтах, корифеи юриспруденции и экономики полагали почему-то, что в их области можно знать все. С естественниками были свои трудности. Эти имели обыкновение выражаться в терминах, столь далеких от нормального человеческого языка, что никакие объяснения не помогали уразуметь их. Шумная братия технарей сутками напропалую толклась возле диспетчерской, куда день и ночь, день и ночь поступала сногсшибательная информация из какого-то гигантского вычислительного центра, а туда, в свою очередь, она стекалась из множества закрытых институтов, изучавших оранжит, зеромассу, сибропластик, сибросплав и сиброклетку. Ученые дурели от приходящих сведений, как тараканы от дихлофоса, и медслужба Пансионата находилась в постоянной боевой готовности. Это был настоящий информационный сель. Вывихнуть мозги ничего не стоило даже светлым головам, привыкшим мыслить строго и логически. Было с чего подвинуться, и порою казалось, что вот еще чуть-чуть, и центр сибрологии превратится в психиатрическую лечебницу.

Сибропластик оказался абсолютно черным телом.

Оранжит был настоящим самоорганизующимся веществом – мечтой кибернетиков.

Зеротан, как теперь называли зеромассу, проявлял в виде пара свойства идеального газа, а по фазовой диаграмме характеризовался невероятными величинами перегрева и переохлаждения.

Все сиброматериалы имели абсолютную вакуумную плотность и нулевое значение упругости паров.

Было с чего подвинуться рассудком.

Группа физиков почти неделю не посещала ресторан и, питаясь в номере одним только пивом, рожала некую новую эсхатологическую концепцию. Многие медики и биологи ходили нарочито перепачканные кровью с ног до головы. Молодого вакуумного техника, одного из тех, кто попал в Пансионат, что называется, за особые заслуги перед наукой, лечили от острого отравления черной икрой. Двое социологов в подпитии забыли выключить на ночь автоматическую приставку к сибру (сляпанную каким-то электронщиком, кустарем-одиночкой, и мгновенно разошедшуюся по всему Пансионату), и утром дверь в их номер не могли открыть: комната на треть оказалась завалена золотыми кольцами. Старейшего химика-органика вынули из петли, чудом спасли ему жизнь и отправили обратно в Мсокву. Отправляли вообще многих. По разным причинам. И на их место присылали новых. Случались жуткие пьяные драки. Случалось битье зеркал и рубка мебели в ресторане. Распространенным правонарушением была, как выражались юристы, преднамеренная порча лабораторного оборудования. Но это уже были семечки: все материальное с помощью сибров воспроизводилось в считанные часы.

И вообще неприятные инциденты все-таки были не главными. В Пансионате царила атмосфера экзальтации, эйфории, всеобщего сумасшедшего счастья, сравнимая что с невероятно растянутой во времени минутой массового восторга стадиона после красиво забитого гола. И атмосфера эта была настолько заразительной, что иногда и нам, четверке дилетантов, нелюдей, подопытных свинок начинало казаться, будто мы тоже благородные исследователи, рыцари науки, напавшие, наконец, на свою золотую жилу.