Ант Скаландис - Катализ

Здорово было в Пансионате. Суматошно. Дико. Нереально. Здорово. Несмотря на жуткую, давящую конспирацию. Несмотря на страхи и тревогу – шутка ли! – за всю цивилизацию. Несмотря на испытания, близкие к пыткам. Несмотря на беседы, близкиие к допросам. Несмотря на дружбу, близкую к вражде.

И таких друзей-врагов было у нас несколько.

Во-первых, конечно, Вася. Единственный наш не скрывающийся телохранитель-конвоир, он был высок, черен, при усах, ходил в любую погоду в элегантном сером костюме-тройке и с галстуком, а когда случалось увидеть его в бассейне или на корте, где-нибудь поблизости непременно оказывался человек, запакованный в такую же, как у Васи форму, оснащенную, стало быть, по последнему слову техники. Вася любил анекдоты, детективное чтиво и разговоры о женщинах. Мы находили общий язык. Но главным его достоинством была, безусловно, его доброжелательность, причем, насколько я мог судить, не только в рамках инструкции. Вряд ли ему по инструкции полагалось обучать нас приемам универсальной борьбы, но он охотно взялся за это после первой же моей просьбы. Общая физическая подготовка была у нас с Альтером неплохая, а на теорию мы решили много времени не тратить, поэтому практически сразу перешли к разучиванию ударов и блоков. Начали же просто с того, что по очереди или оба сразу нападали на Васю разными способами. Вася отбивался и с восхищением приговаривал:

— Хорошо удар держишь, собака!

А я ему объяснял, что это не мы удар держим, а оранжит, который в нас. К тому времени уже было известно, что внутри мозга каждого из нас находится точно такая же оранжевая горошина, как и в мозгу сибротрупов. Но только мы почему-то оставались живы. Почему – это было еще неизвестно.

Вторым нашим другом-врагом был ни много ни мало директор ВЦС, Александр Михайлович Якунин, имевший в свои пятьдесят с небольшим совсем скромное брюшко, не очень заметную лысину, пару орденов, защищенную докторскую, звание генерал-лейтенанта и безграничное влияние в определенных кругах. Росточку он был не выше метра шестидесяти, сложения крепкого, невероятно подвижен и терпеть не мог пиджаков, во всяком случае, в теплое время года. Узкие светлые брюки, кремовая или кофейная рубаха с кармашками, погончиками, закатанными рукавами и расстегнутым воротом, решительная походка и смуглый цвет лица делали его похожим на какого-нибудь латиноамериканского майора, ставшего диктатором маленькой банановой республики, и потому почтенный директор Пансионата раз и навсегда получил у нас прозвище Папа Монзано, хотя был он сильно моложе и заметно симпатичнее того воннегутовского старика. Всякий раз, когда Папа Монзано влетал в свой кабинет, где мы уже ждали его, или поднимался из-за стола нам навстречу – всякий раз мне остро не хватало одной детали в его облике: без огромной кобуры со сверкающим кольтом сорок пятого калибра на поясе выглядел он точно обворованный.

А разговоры с Папой Монзано были у нас серьезные.

— Специалисты специалистами, ребята, а надо нам с вами что-то решать. Вы, стало быть, продолжаете настаивать на повсеместном распространении сибров?

— Да, — отвечал кто-нибудь из нас, а остальные молча кивали.

— Очень хорошо, — говорил Папа Монзано. — А вы подумали, что это может быть диверсия со стороны инопланетного разума, что это война, и ваши сибры в один прекрасный день взбунтуются и уничтожат людей?

— Подумали. И считаем, что это не так.

— Очень хорошо, — говорил Папа Монзано. — А понимаете ли вы, что мир, в котором мы живем сегодня, будет полностью разрушен вашими сибрами?

— В каком смысле? — уточняли мы.

— В смысле законов, моральных принципов, существующих политических систем, — пояснял Папа Монзано.

— Да, понимаем, — говорили мы, — и радуемся этому.

— Очень хорошо, — словно автомат, повторял он. — Ну а готовы ли вы предложить миру новую систему, новые законы и новую мораль?

— Совместно со Всесоюзным центром сибрологии, — отвечали мы.

И Папа Монзано улыбался.

— Так, может быть, прекратим этот рискованный спектакль со спрятанными сибрами?

— И сведем к нулю всю двухнедельную работу института?

— Брусилов, не валяйте дурака, — Папа монзано начинал злиться, — пора доставить сюда все сибры, включая человекокопирующий. По-моему, никто и ничто не угрожает вашим планам.

— Не знаю, — уклончиво замечал я.

— Чего вы боитесь, Брусилов? — спрашивал он прямо.

— Я боюсь уничтожения сибров. Я боюсь консервации сибров. Я боюсь вечного заточения сибров вот за такимим заборами из колючки.

— Мальчишка, — говорил Папа Монзано, — волшебник-недоучка. А смерти вы не боитесь?

— Нет, — отвечали мы, — смерти мы не боимся.

— Шучу, — невинно пояснил Папа Монзано. — Идите. Будем работать с вашими сибрами.

А бывали разговоры те-а-тет. Например, такой.

— Брусилов, признайтесь, у вас же остались в Москве сообщники. — Нет, — врал я не краснея, — зачем мне сообщники? Сами посудите, товарищ генерал-лейтенант.

Я уже знал тогда, что никаким детекторам лжи я не подвластен, никакие психохимические средства на меня не действуют и никакой гипноз не способен заставить меня говорить или делать что-то вопреки собственной воле. Все это было в общем естественно: уж если Апельсин сделал волшебника в одном экземпляре, то мог ли он позволить кому-то управлять им? И я врал самозабвенно.

— Брусилов, но ведь мы же можем проверить.

— Александр Михайлович, — переходил я на доверительный тон, — я вас очень прошу, не трогайте моих родственников и знакомых. Для дела это ничего не даст. Да, некоторые из них осведомлены о моем открытии, но сибров у них нет, и они ни в каком смысле не могут называться моими сообщниками. Мой единственный сообщник – Апельсин. Мне этого хватает. А родственников и знакомых не надо трогать. А то я буду сердиться.

— Как вы со мной разговариваете, Брусилов? — багровел Папа Монзано.

— Я с вами серьезно разговариваю, — отвечал я, чувствуя за собой реальную и громадную силу. — Здесь, в Пансионате, я делаю все, что от меня требуется, но от своих Условий я не отступлюсь. И, если вы арестуете хоть кого-то из моих родных и знакомых, я буду считать это нарушением Условия.

— Мальчишка! — восклицал Папа Монзано.

— Вы хотите сказать, — истолковывал я его реплику, — что об аресте я не узнаю? Ошибаетесь! Не вечно же нам с вами сидеть под этой крышей. Рано или поздно, я узнаю обо всем, и смею полагать, у меня еще будет возможность поквитаться с вами.

Разумеется, говорить такое-было уж слишком. Но – что поделать – я боялся за Светку. И за родителей тоже боялся. И летел вперед, закусив удила:

— И если вы полагаете, что меня можно убить и на этом поставить точку, вы тоже заблуждаетесь. Чтобы отдать приказ сибрам, мне хватит и микросекунды, и, будьте покойны, я сумею сделать это даже во сне.