Пол Уиткавер - Вслед кувырком

– Я теперь его бог. Он Мицара почитает, Мицара страшится. Бог нормалов – это, как ты говоришь, ложь, миф. А Мицар – реален, и гнев его – тоже.

На Чеглока снова накатывает тошнота, его одолевает стыд, хотя теперь по-другому.

– А он… он помнит, кем был?

– Когда Мицар на нем сидит, святой Христофор знает только то, что я разрешаю ему знать, и ощущает лишь то, что я разрешаю ощущать. Но когда Мицар отдыхает, святой Христофор помнит. Я его тогда держу к себе поближе, чтобы слышать его слезы и стоны. Нет для меня музыки слаще.

И тут же святой Христофор начинает плакать. Ни звука не слетает с его губ, не меняется безмятежное выражение лица, но вдруг из глаз начинают литься слезы – и те, что текут из антехового шара, неотличимы от тех, что текут из настоящего. Потом, без предупреждения и тем более без причины, нормал начинает смеяться, и залитое слезами лицо озаряется яркой, безыскусной радостью.

Чеглок отшатывается, будто безумие святого Христофора может перекинуться на него. До него начинает доходить, насколько сильна и непонятна раса тельпов на самом деле. Псионические способности Мицара не просто компенсируют ему отсутствующие конечности и глаза, они это все делают несущественным. Эйр без крыльев – инвалид навеки; например, бедняга Голубь: хоть ветра и погода все еще отвечают на его псионический призыв, изувеченное крыло лишает его радости полета. Даже если он своей силой подымет себя в воздух, никогда он не сможет парить с той грацией, которую давали крылья, этот полет будет всего лишь жалкой пародией. Но тельп может лишиться рук и ног, стать глухим, немым и слепым – и это никак не скажется на его силе. Тельп с целым мозгом – по-прежнему тельп. Чувства и тела нормалов полностью в распоряжении Мицара, и он может использовать их как пожелает, снимая и надевая, словно одежду, и еще он в отличие от Голубя может снова сделать себя целым в Сети, когда только захочет: Чеглок готов спорить, что вирт этого тельпа не отражает его теперешнего физического состояния, но является идеальной версией того, каким он был до своей дорого доставшейся победы над святым Христофором.

– Тебе не нравится твоя пентада, – говорит святой Христофор писклявым голосом. Слезы перестают течь, восторженное выражение сходит с лица, хотя от влаги вид у него оглушенный и расстроенный, как у жертвы несчастного случая в состоянии шока. – Ты не знаешь, можешь ли им доверять. И думаешь, не следует ли тебе отказаться.

Чеглок заставляет себя перевести глаза с раба на хозяина, но он не может решить, что более неприятно: разные глаза первого или черная повязка на глазах второго.

– Вы читаете мои мысли!

– Не надо уметь читать мысли, чтобы понять, что могло привести юного эйра на площадь Паломников, когда назначения давно уже сделаны. Думаешь, ты первый сюда приходишь в сомнениях и дурных предчувствиях?

Чеглок хмурится: это уже слишком личное.

– Послушайте…

– Мицар не забыл, – прерывает его нормал. – Он сейчас предскажет тебе судьбу.

– Не беспокойтесь, – отвечает Чеглок. – Я в эту ерунду не верю.

– Правда? – Святой Христофор еще раз встряхивает миску. – Тогда возьми обратно свои деньги.

– Оставьте себе.

– Мицар не нищий! – запальчиво заявляет нормал. – Он – предприниматель, оказывающий ценные услуги за гонорар. В милостыне он не нуждается и ее не принимает.

Чеглок вздыхает, признавая поражение.

– Ладно, давайте.

– Мне нужна какая-то личная вещь.

– Чего?

– Вещь, принадлежащая тебе, такое, что ты носишь в карманах или в сумке, например. Я тебе ее верну, не беспокойся.

– А вы не будете бросать кости?

– Ну, перестань, – фыркает святой Христофор, будто его обвинили в наглом шарлатанстве, и губы Мицара кривятся в улыбке. – Этим пусть занимаются Святые Метатели. Но если хочешь, мне твои костяные кубики подойдут.

Чеглок не хочет. Он вовсе не собирается вручать драгоценные кости Мицару и его «верному коню». Он шарит по карманам: какая-то мелочь, коробка спичек, что-то скомканное… вытаскивает платок Полярис. Кровь уже засохла пятнами чайного цвета.

– Ага! – восклицает святой Христофор.

– Это всего лишь платок.

У тельпа раздуваются ноздри.

– На нем кровь, – замечает нормал. – Твоя?

Чеглок смотрит на одного, на другого, начиная беспокоиться.

– Да, но…

– Подойдет.

Святой Христофор выхватывает платок, подносит к носу и тщательно втягивает воздух, будто наслаждается ароматом розы. Потом, к удивлению Чеглока, опускает тряпку к губам и трогает пятна кончиком языка, словно ребенок, проверяющий вкус или температуру незнакомой еды. Все это время из глубины глотки Мицара доносится тихое немелодичное гудение, а голова с повязкой на глазах качается взад-вперед под какой-то ритм, слышный только Мицару.

Пользуясь возможностью повнимательнее рассмотреть тельпа, Чеглок поражается, видя точные узоры разрезов под спутанной бородой и боевыми шрамами. Каждая из шестидесяти четырех сутур «Книги Шанса» имеет свой узор разрезов, и эти узоры становятся все более изощренными, включая линии своих предшественников, от простого горизонтального разреза Сутуры Первой, «Горизонт», до сложных арабесок Сутуры Шестьдесят Четвертой, «Столкновение Облачных Залов», в котором содержатся все предыдущие узоры. Каждый вечер в ритуале отдачи крови мьюты старше двенадцати лет мечут кости, определяя, какая сутура составит текст вечерней молитвы и где у себя на теле будут одновременно нанесены соответствующие разрезы листом нож-травы. Раны заживают за ночь, спасибо селкомам, доставшимся в наследство от Вирусных Войн, и наутро остается новый узор шрамов. Когда мьют выполняет ритуал в одиночку, для сложных узоров предписываются упрощенные версии, а недоступные для самого владельца зоны тела исключаются. Таким образом, может быть выполнена даже высшая сутура, если она выпадет. Из этого правила есть только два исключения. Первое – так как любой тельп может быть в любую минуту вызван на Факультет Невидимости и направлен в Империю Истинных Людей как шпион или убийца, у тельпов этих красноречивых шрамов нет (кроме тех случаев, когда тельп надевает пеструю рясу и уходит в Святые Метатели), хотя тельпы знают боль и радостное облегчение отдачи крови, практикуя ритуал в Сети над своими виртуализованными сущностями, а нервы их нетронутых тел из плоти и крови поют напряжением и радостью легкого холодного поцелуя воображаемых листьев нож-травы. И во-вторых, только Святые Метатели наносят разрезы на кожу шеи и головы – обычным мьютам запрещено все, что выше плеч, а Святым Метателям – все, что ниже плеч. Безволосые изрезанные головы старых Святых Метателей больше всего напоминают панцирь насекомого, и потому их называют – правда, за глаза – «жуками».