Чарли Хьюстон - Неспящие

Вскоре Парк заметил ее. Но он не подходил к ней, пока ее спутник, разглядев, что она затащила его в логово врага, не начал выкидывать фортеля и скандалить со всеми в комнате. Хозяин попросил его уйти, он щелкнул пальцами в сторону Роуз, та выставила ему средний палец, и тогда он обозвал ее дрянью и вышел из дома. Она увидела Парка, он стоял рядом и изо всех сил делал вид, что никак не участвует в сцене, привлекшей всеобщее внимание. И она знала, что он еле удержался, чтобы не врезать этому придурку.

Очевидно, он был трудный человек. Неловкий, категоричный, упрямый, настороженный, неудобно ревностный, возможно вспыльчивый, задумчивый, эмоционально скованный. В нем было что-то от охотника. Из этого списка качеств каждое могло дисквалифицировать его как потенциального возлюбленного, а два в сочетании дисквалифицировали его на сто процентов. Не то чтоб она в принципе собиралась с ним переспать, но, если она хочет как-то вставить впечатление от этого человека в свое творчество, ей нужно было по крайней мере с ним заговорить.

Дурак ушел, нарушенное спокойствие восстановилось, кто-то сказал, что ей лучше остаться, пока не будет ясно, что этот дурак не затаился снаружи, или хотя бы не уходить без компании. Одна женщина предложила позвонить в службу охраны кампуса, но Роуз покачала головой, сказала, что еще побудет, подошла к Парку и протянула руку: «Я Роуз. Я таращилась на тебя как ненормальная на стадионе». Он взял ее руку. «Паркер Хаас. Да, я заметил. Меня это нервировало. Я ухожу. Хотите со мной?»

Она ушла с вечеринки и выяснила, что более-менее верно угадала его, за исключением того, что не учла его искреннюю честность, внимательность, великодушие, удивительные манеры, сухой юмор, разносторонние и глубокие знания, смелый ум и янтарные глаза, которые более чем компенсировали его обветренное, угловатое лицо и узкое телосложение. Они гуляли почти до утра, потом она привела его домой, она заснула, проснулась через пару часов и в первый раз занялась с ним любовью и потом, лежа рядом, пока его пальцы рисовали по одному крохотному кружочку вокруг каждого бугорка ее позвоночника, она представила себя в пустом пространстве, где она завывала, словно ее мать, по Паркеру Хаасу, с которым она познакомилась считаные часы назад. Она засмеялась, он спросил, что смешного, и она ответила: «Ничего». Через две недели они поехали в Рино и поженились.

Но это еще не все. Она и сама была непростой человек. Темпераментная и категоричная, воспитанная юристом и социальной активисткой, она мало о чем не имела собственного мнения. Мать ее умерла. Она потеряла интерес к видеоискусству, стала больше интересоваться поп-культурой и техническими компонентами видео. Парк переехал в Беркли. Призраки родителей мерещились ей везде в районе залива, и она устала изобретать новые обходные пути, чтобы не сталкиваться с воспоминаниями. Парк видел, как с каждым днем все сгущаются тучи в передовицах газет, часто слышал голос отца, подобно прорицанию Кассандры, звучавший в его голове, и философия уже не казалась ему такой полезной. Как ни странно, раньше эти сомнения у него не возникали. Роуз предложили работу в Лос-Анджелесе. Однажды в субботу на электричке в Сан-Франциско он увидел объявление о наборе в полицию и почувствовал внезапную физическую потребность приносить пользу. В тот же вечер он залез в Интернет и навел справки о лос-анджелесском полицейском управлении и управлении шерифа округа. И они переехали на юг. Вскоре его приняли в академию, а странные вспышки болезней, связанных с фатальной семейной бессонницей, коровьим бешенством и болезнью Крейтцфельдта-Якоба, о которых часто писали в последнее время, получили новое название: НСП. Парк окончил академию. Роуз попеременно то обожала, то ненавидела свою работу. Мир стал сложнее, страшнее. Кто-то из их знакомых заразился НСП и умер. Они думали о том, чтобы уехать из Лос-Анджелеса, но не знали куда. Роуз забеременела. А вскоре ей поставили диагноз.

Но и это еще не все. Однако кое-что остальное было глубоко личным, связанным с тайнами брака, которыми не делятся. А кое-что было бессвязным, запутанными узлами ее жизни в реальном мире и Люцифры в «Бездне». Самое важное я рассказал. То, что она рассказала мне, когда я незваным гостем явился в ее дом ранним-ранним утром и начал задавать вопросы, на которые обычно не отвечают незнакомцам, но она охотно ответила на них, как только я объяснил, зачем пришел.

11/7/10

Мне нужно домой. Мне нужно домой. Мне нужно домой.

Нужно.

Что же я делаю?

Меня обманули? Как говорил отец, чтобы определить, обманывают тебя или нет, первым делом нужно установить, может ли человек, с которым ты говоришь, каким-то образом получить выгоду, если солжет. Если ложь ему выгодна, скорее всего, он лжет.

Отец сказал, такова человеческая природа. Сказал, что большинство людей не могут устоять перед соблазном улучшить свое положение, когда им представляется возможность. Я спросил его, а лгал ли он когда-нибудь. Он сказал, что иногда лгал в рамках профессиональных обязанностей, что искусство власти без этого не обходится. Я спросил его, а лгал ли он когда-нибудь мне. Он задумался на секунду, кивнул и сказал: «Сознаюсь, я сказал тебе, что Санта-Клаус существует на самом деле. Еще ты однажды написал эссе, которым очень гордился, и попросил меня прочитать. Я прочел. Нашел доводы сомнительными и несостоятельными, но тебе сказал, что эссе написано довольно хорошо. Не знаю точно, почему не сказал тебе правду и не спровоцировал на защиту твоих утверждений. Возможно, я тогда просто сильно устал».

Парсифаль К. Афронзо-старший сообщил мне несколько вещей. Он раскрыл мне детали санкционированной и управляемой АНД незаконной торговли «дремой». Он сказал мне, что источник НСП — генно-модифицированная кукуруза, что заражено гораздо больше людей, чем говорят. Он сказал мне, что количество зараженных растет и что лекарства не будет. Он сказал, что большинство людей в мире умрет, что стремиться больше не к чему и осталось только стараться сохранить хоть что-то для тех, у кого есть иммунитет. Для тех, кто выживет, когда остальные умрут.

И я спрашиваю себя, выгодно ли ему врать мне обо всем этом?

Врал ли он?

Мне нужно домой.

Отец говорил, что наихудшая ложь — это когда обманываешь самого себя. Я спросил его, обманывал ли он когда-нибудь самого себя. Он сказал: «Надеюсь, Паркер, что нет. Но будучи превосходным лжецом, если этого требует долг, я не могу быть уверен в этом».

Так врал ли Афронзо-старший?

А если врал? А если нет?

Ложь ничего не меняет. Не меняет того, что произошло. И того, что произойдет. И того, что я должен делать.

Правда меняет то, что произошло. Она меняет то, что произойдет. И меняет то, что я должен делать.