Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио

– Теперь ты мой должник, – говорит якудза тек-инженеру перед тем, как уйти.

Ючи знает, что это не треп из вестернов. Слова убийцы всегда что-то значат. Слова становятся болотом, в которое все глубже погружается Ючи. Он должен клану Тэкия, он должен убийце клана Тэкия. Еще он должен Файлин за то, что спас ее. Должен за эту полусинтетическую жизнь. Даже то, что уходя якудза избавил его от наручников, разрубив наномечом цепь, – это тоже долг. Еще один долг.

Избавиться от модуля идентификации мало. Ты не получишь кредит, не найдешь стабильную официальную работу, но твой корабль все равно уже в болоте. Вся эта жизнь – бесконечное болото. Ты можешь утонуть в кредитах и обязательствах. Ты можешь утонуть в долгах кланам и убийцам. Ты утонешь в своих собственных навыках и умениях, а если нет навыков, то утонешь в собственной никчемности. Причина и следствие. Простейшее уравнение жизни, лежащее в основе всего этого мира, поверх которого выписывается последовательность задач и целей в длинной череде преднамеренных случайностей.

– Как думаешь, если мы вернем мне зеленые глаза и острую грудь, ты сможешь снова полюбить меня? – спрашивает Файлин, когда Ючи помогает ей избавиться от наручников.

Вокруг кровь и смерть, а Файлин спрашивает его о любви.

– Если хочешь вернуть себе тело женщины, то верни его ради себя, а не ради моей любви, – говорит Ючи.

Файлин кивает, стирает с лица кровь одного из расчлененных силовиков и спрашивает, много ли у Ючи было женщин, пока она была бесполым манекеном.

– Меньше, чем ты думаешь, – говорит Ючи, освобождая других синергиков с человеческим сознанием.

– Тогда я смогу простить тебя, – говорит Файлин и строит планы о том, какой будет их спальня в новой квартире, куда им придется переехать после того, что случилось сегодня здесь.

Ючи не спорит. Он собирает вещи и снова пытается связаться с Кичиро. И да, из этого болота невозможно выбраться.

Кейко видела сон: долгий, бесконечный сон, который, казалось, будет длиться целую жизнь… Но потом глаза открылись и Кейко увидела странных незнакомых людей. Да и глаза открыл кто-то другой… Не Кейко… Открыл глаза Кейко. Затем закрыл. И снова открыл. Веки не подчинялись ей… Все тело не подчинялось. Она была пленником своей биологической оболочки.

Как это случилось? Воспоминания путаются. Жизнь в Токио. Пара неудачных романов. Несколько случайных связей на одну ночь. Политика… Какого черта она думает о политике? Технократы стремятся к абсолютной власти, к тоталитаризму, как это случилось в северных странах. Но в северных странах партии корпократов практически отсутствуют. Фабрики и заводы принадлежат тоталитарным технократам, заполонивший мир концерн «Синергия» с трудом пробивается со своим товаром лишь в верхние эшелоны власти. Кейко слышала об этом от одного из любовников, который работал в международной коррекционной тюрьме класса «Тиктоники» на территории Севера. Да, Север всегда заявлял, что открыт для международных отношений, но дальше международных тюрем состав переговоров не зашел.

Бывшего охранника звали Эйнджи, и слушать его истории было куда интересней, чем заниматься с ним нейронным сексом – о простом сексе он не заговаривал, предпочитая посещать публичные дома, где его обслуживали биороботы, выпущенные концерном «Синергия». Кейко не возражала, особенно если учесть странные, почти извращенные наклонности, которые проявлял Эйнджи во время нейронных сеансов – пусть лучше это будут биосинтетические машины. О том, что Кейко является членом радикальной партии технологических нигилистов, Эйнджи не знал, считая их встречу в нейронной сети случайной.

Никто не принуждал Кейко к этой связи, ей просто хотелось узнать о жизни в северных странах, где технократия мутировала в нечто тоталитарно-ретроградное. Люди называли своих правителей «отцами». Правитель страны носил гордый номер «1», далее номера распределялись между второстепенными «отцами» технократических центров. Для них была зарезервирована первая сотня. Далее использовались буквенные обозначения. Так, например, «отец» самого главного технократического центра носил номер «2», а подотчетные ему «отцы», индексировались как «2-А», «2-Б», «2-В»… Ниже на политической лестнице стояли «отцы» с индексом «2-А-1», которые подчинялись «отцу» «2-А», а им уже подчинялись «отцы» «2-А-2», «2-А-3»; «2-Б-1», «2-Б-1»…

Кейко знала, что когда-то у людей Севера были имена, но потом с приходом тоталитарной технократии люди стали индексироваться согласно правительственной лестнице. Эйнджи говорил, что его коллегами были «2-Н-4-А-567» и «2-А-1-А-1484», впрочем, последний убеждал Эйнджи, что попал в «Тиктонику-18» за проступок. Себя они предпочитали называть последней цифрой. Также Север не вел контроль за рождаемостью, упразднив разрешительные родовые сертификаты, и не пускал на внутренний рынок иностранцев, если, конечно, они не хотели стать частью тоталитарной технократии – последнее озвучивалось как шутка.

Север не использовал синергиков. Все работы выполнялись людьми. Все проекты лично утверждались «отцами». Все «отцы» лично отчитывались главному «отцу» – «отцу-основателю». Наличие аристократической элиты допускалось, но служило скорее формой контроля и стимулирования, чем произвольно существующим пластом населения. Культура и образование были подчинены целям тоталитарной технократии. Инакомыслие, согласно официальным заявлениям, отсутствовало. Партия была единой. Народ был един. «Отец-основатель» избирается на всю жизнь. Мощь Севера растет. Народ Севера гордится своей мощью. Образование штампует единомыслие. Каждый человек индексирован. Каждый служит машине технократии…

– Ноги моей больше там не будет, – говорит Эйнджи, и Кейко приходится согласиться.

Поэтому она и стала членом радикальной партии технологических нигилистов. Человек не машина. Человек – это личность. Если бы Север не запретил синергиков, то согласно их политике «отцом-основателем» давно должна была стать машина.

– Если бы ты жила на Севере, то тебя давно бы уже отправили на коррекцию личности, – говорит Эйнджи. – И меня, и каждого из нас. И не потому, что мы думаем иначе. Хватило бы наших имен. Потому что система не смогла бы проиндексировать нас, а значит, мы – это ошибка. Нужно исправлять.

Еще одним любовником Кейко был токийский силовик по имени Эйдзи Гонда, который занимался изъятием из обращения сбоивших синергиков. Технологический инквизитор. С ним Кейко не нужно было притворяться. Они встречались, разговаривали о политике, занимались сексом и снова разговаривали о политике. Он не верил в тоталитарную технократию Севера, как и не верил в тоталитарную корпократию заокеанских стран.