Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио

– А если тебе прикажут забрать вместо синергика человека? – спрашивает Кейко.

– Причем здесь люди? – Гонда между делом заказывает второе блюдо. Встречи с ним – это всегда хороший обед, достойный вечер и только потом постель. – Мы работаем на технократов. Наш отдел создан, чтобы контролировать корпократов. А все то, что вы в своей радикальной партии вбили себе в голову, чушь полная.

– Зачем же тогда вы сотрудничаете с нами?

– Вы находите нам свихнувшихся синергиков, – Гонда примирительно улыбается.

Кейко не спорит. С силовиками спорить вообще невозможно. Наверное, виной всему коррекционная терапия, которой они подвергаются каждый год. Интересно, Гонда хоть замечает все свои странности? Например, когда они занимаются сексом, он хочет видеть слезы Кейко. Нет, секс у них самый обыкновенный, можно сказать, скучный, но вот если Кейко не пустит слезу, то ничего не получится. Понимает ли он, что это ненормально? Или коррекционная терапия стерла эту часть сознания? Ответа нет.

Кейко хотела встретиться с кем-то другим из группы техноинквизиторов, чтобы проверить, все ли они странные или только ее любовник, но не придумала, как это сделать втайне от Гонда. Да потом еще начались эти бесконечные суды, пытавшиеся наложить запрет на нейронные реконструкции, которые Кейко делала для технологических нигилистов. Первый процесс взволновал Кейко, но потом их стало так много, что она не успевала следить за ними. Правда, процессы ТН всегда выигрывали. Адвокаты были дорогими и квалифицированными. Кейко слышала, что деньги в партию поступают от агентов Севера, которые готовы спонсировать всех, кто выступает против корпократии.

– Но если все сделать правильно, – говорит один из лидеров ТН по имени Кэтсу, – если выбрать нужные реконструкции, то спонсором могут стать и заокеанские корпократы, всегда готовые раскошелиться в своей борьбе с технократами.

Потом Кэтсу начал встречаться с девушкой из клана Гокудо, и ее отец, оябун клана, заставил его убраться из города. Никто не знал, куда подался Кэтсу. Его политическая хитрость не помогла. Якудзе было плевать на все эти уловки. Другие члены партии лишь удивлялись, почему Кэтсу еще жив, почему не лишился конечностей. Да, всем было плевать на Кэтсу. Всем было плевать на ТН, даже внутри самой ТН. Кейко поняла это, когда подхватила вирусную инфекцию и лежала одна в квартире больше месяца. Из партии ей позвонили лишь дважды, и оба раза это были вопросы о нейронных реконструкциях.

– Я сейчас не могу даже с кровати встать, – говорит Кейко.

– Очень жаль, – говорят члены партии ТН.

О здоровье и лечении никто не спрашивает. Подобный подход и к личным связям. Но зарплата поступает исправно. Многие и приходят в партию исключительно ради зарплаты. Да что там партия – приходят в политику. Спонсоров много, привилегий много. Корпоративные квартиры и автотранспорт. Главное – зацепиться за новую работу, засветить свое имя. Потом, если выгонят из одной партии, всегда можно будет податься в другую. Истинных патриотов крайне мало – Кейко не знает ни одного. Каждая идея изучается под микроскопом, оценивается с экономической стороны и возможности развития.

Политика вообще похожа на проституцию – пара старых сутенеров набирает молодых и перспективных. Потом нужно влиться в коллектив, принять правила, адаптироваться, снять сливки и либо уйти, либо открыть собственный публичный дом. Но по-настоящему полезных членов партии мало. В основном людей набирают для численности – чем больше членов, тем выше благотворительные сборы. Политика – это в первую очередь бизнес. Кейко понимает, что далека от официальных видений партии технологических нигилистов. Но ее нейронные реконструкции, по крайней мере, приносят пользу, в отличие от деятельности других коллег, которым платят, кажется, только лишь за присутствие и положительную идентификацию социального статуса, причем чем выше статус, тем выше зарплата. Интегрированные в последних классах школы жидкие чипы говорят о человеке лучше тысячи слов. Кейко знала одного мужчину, идентификационный чип которого дал сбой, удалив информацию, но общество повело себя так, словно стерлись не только данные чипа, но и вся жизнь бедолаги.

Иногда куратор отдела пропаганды технологических нигилистов поднимает на собраниях вопрос о расширении. Новые кабинеты, новые рабочие места. Кто-то поднимает вопрос о возможности удаленного найма. Люди могут работать на партию посредством нейронной сети. Председатель взвешивает возможность повысить численность и сборы.

– Как ты думаешь, это возможно организовать? – спрашивает он Кейко.

– Откуда мне знать? Я ведь занимаюсь нейронными реконструкциями, – говорит она.

Председатель хмурится. Кейко не знает почему, но глядя на него, она спрашивает себя: «Интересно, а как ведет себя он, когда занимается сексом? Может быть, тоже плачет? Или смеется?» Нет, ничего личного – Кейко и не думает о том, что когда-нибудь окажется в постели председателя отдела пропаганды. Просто иногда так проще идентифицировать человека.

– И почему, интересно, это не включают в идентификационный модуль социального статуса? – спрашивает она нейронного издателя по имени Сунан.

Он думает об этом пару долгих секунд, напоминая ей председателя их отдела пропаганды, который взвешивает возможность увеличить сборы.

– Хочешь попробовать создать нейронную реконструкцию об этом? – спрашивает Сунан.

Теперь думает Кейко. Думает о жидких чипах в крови человека, собирающих информацию о долгих бессонных ночах, пропитавшихся мускусными запахами «маленькой смерти». Десятков «маленьких смертей». Что если идентификация человека начнет включать все эти данные? В постелях, клубах, на лестничных клетках или в лифте. Быстро и спешно, чувственно и неторопливо. Мужчины и женщины. Женщины и женщины. Мужчины и мужчины. В объятиях друг друга. С поцелуями или без.

– Нет, думаю, я не хочу создавать об этом нейронную реконструкцию, – говорит Кейко.

Сунан снова замирает на минуту. Весь этот разговор вообще начинает напоминать Кейко какой-то затянувшийся вечер любви. Вопрос – пауза. Ответ – пауза. Перевести дыхание. Выкурить сигарету. «Давай еще раз». «Маленькая смерть» на горизонте. Но с каждым разом горизонт все дальше и дальше…

– Последний суд был нечто, – говорит нейронный издатель.

Он не видел нейронную реконструкцию Кейко, из-за которой начался процесс, но шумиха ему понравилась.

– Чем ты занималась до того, как присоединилась к партии ТН? – спрашивает Сунан. И тут же, не успевает Кейко открыть рот, спрашивает, сколько ей лет. – Ты попадаешь под поколение нанобит?

– Сомневаюсь, что в Токио вообще было поколение нанобит, – говорит Кейко, пытается высказаться о подростках заокеанских стран.