Джордж Эффинджер - Поцелуй изгнанья

— Больше я не хочу идти.

— Да, о шейх, — сказал я. — Я понесу вас.

Он хотел было сопротивляться, но ничего не вышло. Я извинился, поднял его и перекинул через плечо. Без модиков, которые подавляли неприятные сигналы тела, идущие в мозг, я его и пятидесяти ярдов не протащил бы. Я шел вперед с радостным, абсолютно ложным ощущением того, что мне хорошо. Я не хотел есть, я не хотел пить, у меня даже ничего не болело. У меня был еще один модик, который я мог использовать в том случае, если бы меня начал одолевать страх.

Немного спустя я осознал, что Папа что-то возбужденно шепчет. Вытащить нас из этой переделки должен был я. Я просто стиснул зубы и пошел. Мой модифицированный мозг был до смешного уверен в том, что я выберусь живым из самой страшной пустыни в мире.

Ночь минула. Я упорно брел по волнистым пескам, словно робот. И все это время мое тело страдало от того же обезвоживания, как то, что свалило с ног Папу, и яд усталости накапливался в моих мускулах.

За моей спиной вставало солнце, я ощутил, как мне начало припекать спину и затылок. Я брел все утро. Папа больше не издавал ни звука. Один раз, около восьми, мои руки и ноги не выдержали. Я уронил Папу на песок и тяжело упал рядом с ним. Позволил себе немного отдохнуть. Я понимал, что довел себя до предела. Я подумал, что, может быть, мне станет лучше, если я немного полежу.

Наверное, я потерял сознание, поскольку, когда я в следующий раз посмотрел на часы, миновало два часа. Я встал, поднял Папу и перекинул его через плечо. Затем прошел еще немного.

Я шел, покуда снова не упал. Это уже походило на систему, и вскоре я окончательно потерял счет времени. Солнце вставало, солнце уходило. Вставало, уходило. Я понятия не имел, сколько умудрился пройти. Смутно помню, что сидел на склоне огромной дюны, поглаживал руку Фридландер-Бея и плакал. Я сидел там долго, и вдруг мне показалось, что я слышу, будто кто-то зовет меня по имени. Я поднял Папу и пошел на голос, спотыкаясь.

На сей раз я ушел недалеко. Пересек две, может, три дюны, и мышцы снова подвели меня. Я лежал, наполовину уткнувшись лицом в горячий красный песок. Уголком глаза я видел ногу Папы. Я был совершенно уверен в том, что больше не встану.

— Прибегаю к защите… — пробормотал я. Закончить не хватило слюны. «Прибегаю к защите Владыки Миров», — мысленно произнес я.

И снова отключился. Когда я очнулся в следующий раз, то увидел ночь. Видимо, я был еще жив. Надо мной склонился человек с суровым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Я не знал, кто он, не знал, существует ли он на самом деле. Он что-то сказал мне, но я не понимал его слов. Он смочил мне губы водой, и я попытался вырвать у него козий бурдюк, но руки не слушались меня. Он еще что-то сказал. Затем коснулся моих розеток.

Я с ужасом понял, что именно он пытается сделать.

— Нет! — прохрипел я. — Пожалуйста, во имя Аллаха, не надо!

Он убрал руку и еще несколько секунд рассматривал меня. Затем открыл кожаный мешок, вынул оттуда старинный одноразовый шприц и флакон с какой-то жидкостью и сделал мне укол.

Чего я действительно хотел, так это кварту чистой свежей воды. Но и доза соннеина — тоже хорошо.

Теперь я помнил все, что произошло с момента нашего похищения до того, как нас спасли Бани Салим. Однако память о нескольких днях, наверное, навсегда исчезла для меня в мареве бреда. Шейх Хассанейн успокоил меня, затем вынул все модики. Мой разум и тело поглотила волна дикой боли. Я был рад, что Хассанейн держал меня в отключке с помощью соннеина, пока я не стал выздоравливать.

Когда поутру я сел и потянулся, Нура уже бодрствовала. Несколько секунд я не мог понять, где я. Передний и задний пологи шатра из козьей шерсти были откинуты, и внутрь задувал свежий теплый ветерок. Я склонил голову и помолился: «Да будет день этот счастливым, охрани нас от зла!»

Да благословит тебя Аллах, о шейх, — сказала Нура. Она подошла ко мне поближе. В руках ее была чашка верблюжьего молока и тарелка с хлебом и хуммусом — пастой из нута и оливкового масла.

— Бисмилла , — пробормотал я, отламывая кусок хлеба. — Да будет удачен день твой, Нура. — С волчьим аппетитом я набросился на завтрак.

— Я рада видеть, что у вас снова появилась охота к еде. Не принести ли вам еще?

Рот у меня был набит, потому я только кивнул. Нура вышла из шатра за второй порцией. Я несколько раз глубоко вздохнул и попробовал пошевелить конечностями. Мускулы по-прежнему ныли, но я чувствовал, что вскоре смогу встать. Я вспомнил, как Хассанейн говорил мне, что Бани Салим скоро нужно будет искать для животных Другое пастбище. Перспектива протопать с ними пару сотен миль не слишком вдохновляла меня, потому я решил, что пришло время научиться ездить на верблюде.

Нура вернулась с другой тарелкой хлеба и хум-муса, и я набросился на еду.

— Старый шейх придет к вам, когда вы поедите, — сказала она.

Я был рад это слышать. Мне хотелось посмотреть, как Фридландер-Бей перенес наше испытание. Хотя оно еще не кончилось. Нам еще нужно было пройти долгий и тяжелый путь. Единственным различием было то, что теперь мы пойдем с Бани Салим, а они знают тут все источники.

— Нам с Папой надо поговорить, — сказал я.

— Вы должны обдумать план вашей мести.

— Что ты об этом знаешь? — спросил я.

Она улыбнулась. Только тут я понял, что она больше не прикрывает лицо накидкой.

— Вы много раз говорили мне об эмире, кади, имаме и шейхе Реда. Большую часть времени вы что-то бормотали, но я достаточно много поняла из ваших речей. А старый шейх рассказал мне почти то же самое.

Я поднял брови и подобрал куском хлеба остатки хуммуса.

— И что, по-твоему, нам следует делать?

Лицо ее стало торжественным.

— Бедуины держатся мести. Это стало неотъемлемой частью нашей религии. Если вы не вернетесь в город и не убьете тех, кто умышлял против вас, то Бани Салим не будут больше вам друзьями. Я чуть было не рассмеялся:

— Даже если нам придется убить такого уважаемого человека, как имам? Даже если его любят феллахи нашего города? Даже если он славится добротой и щедростью?

— Значит, он имам с двумя лицами, — сказала Нура. — Для некоторых он, может быть, мудрый почитатель Аллаха, добрый к своим братьям во Исламе. Но вам он причинил зло, значит, у него развращенная душа. Он взял деньги от вашего врага и несправедливо осудил невинных людей на изгнание и верную смерть. Второе лицо его говорит о том, что первое лживо и что оно ненавистно Аллаху. Вы должны отплатить ему за предательство так, как того требует обычай.

Ее горячность испугала меня. Я не понимал, почему это дело, касающееся меня и Папы, с одной стороны, и доктора Абд ар-Раззака — с другой, так сильно волнует ее. Она заметила, что я рассматриваю ее, вспыхнула и прикрыла лицо покрывалом.