Брюс Стерлинг - Священный огонь

— Я просто женщина с другим субъективным восприятием. И уж скорее готова соединить искусство с наукой, чем художественную критику с полицейской властью.

— Я не художник. Я лишь забочусь о художниках.

— Если вы так презираете науку, то почему вы еще живы?

Элен ничего не ответила.

— Чего вы боитесь? — продолжила Майа. — Я не желаю разоблачать ваши старые мифы, но если искусство способно возникать из фотокамеры, то выползти из метаболической камеры для него вообще не проблема. Вы не были в настоящих камерах. Теперь у меня есть свой священный огонь. Как я догадываюсь, это смешное определение, но он такой же реальный, как земля под ногами, и к чему мне гадать, как вы его называете?

— Тогда покажите мне, — Элен скрестила руки, — покажите мне хоть одну удачную вещь. Покажите мне хоть что-то, способное произвести впечатление, хоть что-то, сделанное вами или вашими друзьями. Я не стану брать в расчет взлом компьютеров — любой идиот способен взломать систему безопасности, созданную сорок лет назад. Я не буду брать в расчет новые медийные формы, любой дурак может выдать за новинку все что угодно из новых медиа. Они умны, но в них нет глубины. Эти завсегдатаи «Головы» любят ныть и жаловаться, но сегодня у художников есть все преимущества. Образование. Свободное время. Прекрасное здоровье. Сколько угодно еды, жилье, то есть свободное питание и свободное жилье. Неограниченная возможность путешествовать. Они могут постоянно совершенствовать свое мастерство. Сеть предоставляет к их услугам любые сведения, перед ними открыто все мировое культурное наследие. А что они нам дали? Полную и глубочайшую безвкусицу.

— А чего вы от них хотите? Ваш мир создал их. Ваш мир создал меня. Чего вы хотите от меня?

Элен пожала плечами:

— А что я могу с вами сделать?

— Ну, ну, продолжайте, Элен. Не будете же вы утверждать, что даже не думали об этом.

Элен вскинула руки.

— Дети не понимают. Они искренне полагают, что мир застыл на месте, окаменел. Они хотят власти без ответственности, осторожности или зрелости. Они хотят изменить свои умы! А вы лишь помогаете их попыткам! Ну как, ваш ум совсем изменился? Или еще недостаточно?

— Может быть. Я знаю, что он существенно изменился. Поверьте мне, я могу это почувствовать. Но точно сказать не могу.

— Вы не можете мне сказать. Как это обнадеживает. Представьте себе, что в современном мире вдруг появились настоящие бунтари. Сумасшедшие бунтари, настоящие, отжившие век фанатики, выбравшиеся из камер с живой водой. Вам известно, что вы можете взять любой аппарат для растворов, наполнить его нервно-паралитическим газом и отравить целый город? Вот вы сидите здесь, моя дорогая, закутавшись в ваш милый платок фуросики, и нарушаете законы природы с необычайной, безграничной силой… Они считают вас стильной. И вы думаете, что вы стильная. Они думают, что все находится под жестким контролем. Ничто больше не находится под контролем. Половина современного населения оторвалась от объективной реальности. Они сидят на психоделиках. Все полагают, что видели Бога, и если бы не доверяли своему правительству и не любили его, то давно перерезали бы друг друга.

— В таком случае хорошо, что вы, государственные служащие, столь доброжелательны.

— Вы сами были государственной служащей. Вы медицинский экономист. Разве не так? Вы прекрасно знаете, как нам трудно и с чем мы сталкиваемся. Знаете, каких усилий требует наша работа. Вы обманули доверчивых честных людей, чтобы доставить себе удовольствие и постараться избежать медицинского контроля. А ведь в вас, в ваше тело, вложено столько средств. Разве это справедливо? Нам удалось создать общество, в котором богатые и властные не могут разрушать и лишать жизни других людей, и это само по себе чудо.

— Да, я за это голосовала, — подтвердила Майа.

— Ваши дети приняли выстроенный нами мир как должное. Они считают себя бессмертными. Может быть, они и правы, но им кажется, что они заслужили бессмертие. Они думают, что продление жизни — это какой-то мистический технологический импульс. Но никакой мистики тут нет. Ровным счетом ничего мистического. Над этим работают живые реальные люди, работают очень напряженно и постепенно добиваются результатов. Они жертвуют своим временем, тратят свое здоровье, у них часто не выдерживает сердце, но они ищут новые способы, пытаясь отсрочить смертный час. Вы не художник, но, во всяком случае, раньше вы помогали обществу. А теперь лишь наносите ему ущерб.

— Они вас очень обидели, не так ли?

— Да, они нанесли нам самый настоящий ущерб.

— Я рада, что они это сделали.

— А я рада, что вы об этом сказали, — без раздражения ответила Элен. — Я думала, что у вас минимум моральной ответственности. А теперь вижу, что вы действительно злая и коварная.

— Что вы намерены со мной сделать? Вы же не можете превратить меня в Миа?

— Конечно, я этого не могу. Я бы хотела, но время уже упущено. Слишком поздно. Мы ничего не сможем поделать с провалившимся экспериментом. Эксперименты проваливаются, такое случается, на то они и эксперименты. Но мы можем приостановить подобные неудачи и попытаемся достичь каких-то результатов.

— Вот как!

— Вы медицинский экономист. Вы сами привыкли судить об этих процессах. Не так ли? И как же вы оцениваете лечебные методики, обманывающие людей и плодящие сумасшедших?

— Элен, вы хотите сказать, что другие пациенты NTDCD ведут себя так же странно, как я?

— Нет, я вовсе не это имела в виду. Большинство из них оказались образцовыми пациентами. И таких людей мне искренне жаль. Они прошли курс лечения, поверив в успех и исполнив свой долг перед обществом. А теперь они станут совершенно беспомощными, обреченными на долгие страдания. Из-за безрассудных бунтарей вроде вас.

— Это замечательные новости, — засмеялась Майа. — От них я чувствую себя такой счастливой! Как приятно узнать, что у меня есть единомышленники… И снимки вы вернули мне! Это плохие снимки, но, по крайней мере, они наглядно доказывают, что я — не Миа.

— Они ничего не доказывают.

— Нет, доказывают. Могут. А я могу доказать, что мне теперь стало лучше. Я докажу, что я лучше, чем Миа. Ну, давайте, действуйте. Отключите меня от этих медицинских мониторов. Я докажу свою состоятельность и заставлю всех ее признать. Я стою в этом мире гораздо больше ста тысяч жалких марок.

— Вы ничего мне не докажете.

— Посмотрим. Это мы еще посмотрим. Откуда вы знаете? Вы богаты и знамениты, вас обожают мужчины, у вас одна из лучших коллекций искусства двадцать первого века. Много работы и так далее, но что это, по сути, доказывает? Скажите мне, кто ваш любимый фотограф?

— Мне надо подумать, — немного помедлила Элен. — Хельмут Вайсгербер.