Михаил Казьмин - Пропавшая кузина [СИ]

Катя метала в меня нетерпеливые взгляды. Вот же попал… Отзовется или нет?

— Что тебе? — раздался в голове грубоватый голос, как будто даже заспанный.

Я объяснил задачу.

— Понятно, — проворчал он. — Опять спасать нашу с тобой задницу. Ладно, сделаем.

А потом я провалился не знаю куда…

… — Алекс, — Катя тормошила меня за плечо, — Алекс!

Я ее слышал, но вот прямо сейчас было не до Кати.

— Садистка она у тебя, — товарищ был явно не в духе. — Ей бы родиться попозже и в гестапо работать, там бы она была на месте… Если, конечно, тут у вас это самое гестапо еще будет. Живой хоть?

— Живой, — ответил я. — Спасибо!

— Я отключусь, устал что-то… Подробности потом.

— Хорошо! — и я почувствовал, что снова остался один. В смысле, стал единой личностью.

— Алекс! — не унималась Катя.

— Здесь я, — даже не сразу сообразил, что с Катей, в отличие от моего второго, то есть, все-таки, первого «я» надо говорить вслух. — В порядке все со мной, спасибо.

Насчет порядка я, честно сказать, маленько приврал. Ощущение некоторой пожеванности присутствовало, как и легкое жжение в груди. Кликнуть, что ли, Аньку, чтобы воды принесла?

— К врачу, как и собирался, сходи, — посоветовала Катя. — Услышишь от него, что никакой чахотки у тебя нет, успокоишься.

— Спасибо, Катя, — повторил я.

— Я в долгу перед тобой, — скромно улыбнулась она.

— В долгу… — повторил я за ней. — Тогда скажи, пожалуйста, зачем ты пыталась заставить меня в тебя влюбиться? Там, в домике у озера, нам было хорошо, и я был с тобой счастлив. Хочется верить, что и ты со мной тоже. Но сейчас… Мы же даже не знаем, увидимся ли когда-нибудь снова. Зачем, Катя?

Катя с непонимающе-испуганным видом уставилась на меня.

— Т-т-ты х-хоч-ч-чешь… — никак не могла она выговорить, потом все-таки справилась с собой. — Ты хочешь сказать, что у меня не получилось?!

— Да какая разница, что я хочу сказать, — звучало не очень-то вежливо, но сейчас я считал себя вправе говорить без обиняков, — главное, что у тебя не получилось.

— Господи! — Катя аж руки заломила. — Знаю, грешна я! Но неужели прегрешения мои столь тяжки, что Ты послал мне отмеченного Тобою?!

— Прости, Алекс, — сказала она уже мне. — Я… я просто не смогу сказать тебе это вот так, в глаза. Но я признаю твое право требовать моего ответа. Поэтому напишу тебе, как только приеду домой.

Не врет, — подсказало предвидение.

— И… — Катя тяжело вздохнула, — и прости меня за все. Я пойду, передай Альберту, что я его не дождалась, пожаловалась на головную боль и ушла.

Она повернулась, чтобы и вправду уйти, но тут, прямо как в плохой пьесе, распахнулась дверь, пропуская в комнату довольного и веселого, хотя и слегка подуставшего Шлиппенбаха.

— Ага, вот вы где! Спрятались тут, секретничаете и даже не знаете, что я припас на нашу встречу бутылку рейнского!

Альберт встречал меня в Берлине. Это ж сколько мы с ним не виделись-то? Почти три года, с того момента, как граф вернулся из Мюнхенского университета в Геттингенский. Что ж, до московского поезда у нас еще пять с половиной часов, наговоримся, благо рассказать друг другу есть что…

После той истории с Катей я проучился еще три года, и около полугода ушло на подготовку и сдачу экзаменов — сначала на бакалавра, а затем и на магистра. Оба звания я получил по двум специальностям и теперь имею полное право гордо именовать себя магистром артефакторики и магиологии, подтверждая таковое право внушительного вида документами. Как я разузнал, профессор Левенгаупт далеко не все дипломы подписывает лично, а у меня на всех четырех красуются его автографы, да еще и отдельная бумага, написанная в виде рекомендательного письма, где светило мировой науки свидетельствует, что господин Алексей Филиппович Левской прошел с ним, профессором Левенгауптом, курс индивидуальных занятий по теме, каковую господин Левской назовет адресату сего письма самолично. Такая бумага, пожалуй, и все мои дипломы перевесит. Левенгаупт, кстати, предлагал мне и над диссертацией поработать, дабы обзавестись еще и званием доктора, но тут мне пришлось со всем почтением отказаться. Задерживаться еще Бог знает на сколько в Мюнхене в мои планы никак не входило.

Учиться мне все это время никто, слава Богу, не мешал. Честно признаться, иной раз даже скучал, вспоминая о своих баварских приключениях, но эту дурь учеба из меня обычно быстро и надежно выбивала. Тем более, я не только учился, но и окунулся с головой в жизнь Свято-Георгиевского студенческого братства, побывав в оном и фехтвартом, и шпрехером, и даже вице-сеньором, заместителем председателя, если в терминах прошлой своей жизни. Стать сеньором, председателем то есть, мне, увы, не светило — таковым, согласно уставу братства, может быть только лицо имперского подданства и немецкой народности. Такая вот национальная дискриминация, в здешнем мире, впрочем, обычная и естественная, так что я не в обиде. Это вон Арнольд Шварценеггер в бывшем моем мире сожалел, что не может стать американским президентом [46] Президентом США, по их конституции, может быть только человек, родившийся на территории США. Сторонники родившегося в Австрии Шварценеггера пытались добиться внесения изменений в конституцию, но инициативная группа не смогла выполнить все предписанные правила для запуска этой процедуры. , а мне и так неплохо. Во всяком случае, и управлению организацией я поучился, пусть и такой рыхловатой, как студенческое братство, и полезное новшество ввел, будучи фехтвартом — обязательный осмотр шлегеров перед началом мензура. Как гласит армейская мудрость, страницы устава написаны кровью…

С каждым годом, добавлявшимся к моему возрасту в этой жизни, у меня не то чтобы так уж сильно прибавлялось ума, но потихоньку уходила доставшаяся мне от Алеши подростковая дурь. Способствовали этому и другие жизненные обстоятельства, с моим возрастом напрямую не связанные.

С Гертой и Анькой мы развлекались еще год с небольшим, потом Анька вышла замуж, оставила работу у Герты и перебралась к мужу в деревню Ланзинг недалеко от Дахау. Меня, сами понимаете, упоминание этого города поначалу несколько покоробило, но тут же я вспомнил, что здесь это всего лишь маленький городишко, и прилипнет ли в здешнем мире к его имени недобрая слава печально известного учреждения по соседству или же нет, одному Богу ведомо. Вовлекать в наши забавы кого-то из служанок вместо Аньки мы не стали, и до моего отъезда тешились с Гертой вдвоем. Не скажу, что со столь сильной и выносливой женщиной это было легко и просто, но все легче, чем втроем-то. Денег за доступ к телу Герта с меня не брала, довольствуясь платой за проживание и стол, что только прибавляло естественности и человечности нашим с ней отношениям. Мне даже удалось уговорить фрау Штайнкирхнер устраивать себе небольшие, дней по десять, летние отпуска, которые мы проводили на Баварском море, арендуя для этого дом. Не тот, конечно же, где жили мы с Катей… Честное слово, прощаться с Гертой оказалось для меня не таким уж и легким делом, а уж сама она даже разревелась от избытка чувств.