Павел Иевлев - Мертвая женщина играет на скрипке

— Мне ли не знать! — вздохнул я и потянулся разбудить Лайсу.

— Иди, за внучкой я присмотрю.

И я как-то сразу поверил — присмотрит.

Забавненько.

Стоило мне встать, как я понял, что с глинтвейном действительно что-то не то. Я не был пьян ни чуточки. Не качался, прекрасно себя чувствовал, но нарастало ощущение, что я не то во сне, не то в игре. Все вокруг казалось странным, хотя я не мог ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Группа на сцене заиграла медленное вступление, празднующие разбились на пары и закружились в танце. Клюся шагнула вперед, схватила микрофон за стойку так, как будто хотела его задушить, и, уставившись, казалось, прямо мне в глаза, запела:

Не думай больше о смерти

Сказал мне однажды

Мой друг-пистолет.

Все мы когда-то дойдем до того конца.

Мир вокруг слегка плыл, как в наркотическом трипе, качался в такт медленной, тягучей, ввинчивавшейся в душу мелодии.

Смерть — это та же любовь,

Но стреляет точнее.

В этом и весь секрет.

И взрывная триада капсюля, пороха и свинца.

Атмосфера ночной площади с фонарями и висящей над ней огромной красноватой луной придавала простым словам удивительную значимость.

Я решительно направился к дому, в недрах которого скрывали от меня Марту. На этот раз меня не остановит никто и ничто, даже если мне придется использовать пистолет по назначению. В голове было так гулко и весело, что не оставалось места для мыслей о последствиях. В коридорах оказалось пусто, темно и безлюдно, и никто не препятствовал мне пройти туда, куда раньше не пускали. Вот только в репетиционном зале никого не было. Разбросанная одежда, сумки, пустые кофры от инструментов, ноты. Отчего-то я совершенно не удивился и не расстроился, меня несла волна решительного возбуждения и поддерживала нелогичная, но железная уверенность, что вот-вот все решится. Не знаю, что именно. Все.

Коридоры вели меня куда-то вглубь здания, они становились темнее и уже, и казалось, что они давно должны были вывести меня на улицу, но не выводили. Меня это совершенно не смущало. В репетиционной я нашел почти полную бутылку коньяка и периодически прихлебывал из горлышка, повышая градус уверенности в своих силах. В какой-то момент понял, что давно бреду в каких-то подземельях, но меня и это не испугало. Меня в таком состоянии ничто не могло испугать. Откуда-то издалека доносилась музыка, и я шел на ее звук, хотя краем сознания понимал, что она, возможно, мне мерещится. И даже когда я понял, что принял за музыку ритмичный звук всхлипывающих от натуги насосов, то не подумал остановиться. Ржавая лестница среди огромных вибрирующих труб вывела в смутно знакомое помещение с кабелями и стальными шкафами. Здесь было очень шумно, и светились разноцветные лампочки.

— Антоха, тебя-то кой черт сюда принес?

— Жену ищу, — сказал я весело. — Не видал? Красивая такая. Со скрипочкой.

— А почему тут?

— Не знаю, — отмахнулся я беззаботно, — почти нашел, представляешь? И снова потерял. Шел-нашел-потерял. Шел-нашел-потерял…

В лицо мне как будто шарахнуло паровозным прожектором, но потом оказалось, что это просто фонарик в руках Петровича.

— Да у тебя зрачки шире глаз! — удивился он. — Чем ты так удолбался?

— Живой водой. Или мертвой. Я так и не понял. Веселый глинтвейн.

— Вот ты и хлебнул той жижи, за которую этот город получил свое название. И как тебе?

— Мне очень странно.

— Еще бы. У них тут мертвые от нее ходят, а ты ее пьешь.

— Куда они ходят? — засмеялся я. — Зачем им ходить, мертвым-то? Им же ничего не нужно. Они померли!

Мне было почему-то смешно от всего.

— А куда скажут, туда и ходят. Должен же кто-то землю копать? Вот им кровь спускают, а мертвую воду вместо нее закачивают. Такое местное вуду.

— Вуду пипл — мэджик пипл! — спел я ни с того ни с сего и сам себе удивился. Но не сильно.

— Типа того. Такое вот бессмертие олд-стайл. А ты еще Элину ругаешь.

— Сиськи у нее классные, — вздохнул я. — Но она сука.

— Никто не идеален. Но представь, что смерти больше нет? Разве это не стоит некоторого риска?

— Как по мне — черта с два. Мне насрать. Отдайте мне жену, и я свалю отсюда к хуям.

— Я не брал. Это тебе туда, — он махнул рукой в сторону выхода. — Если я правильно понял смысл этого перформанса, то они там сейчас на скрипочках наяривают, балия будят.

— А когда разбудят?

— Пойдут ему на завтрак, я думаю. И они, и много кто еще.

— И смысл?

— А он нас из города вышибет. Старые хозяева ревнивые, падлы.

— А как вас вышибешь? Вы же… — я помахал в воздухе бутылкой. — Везде!

— Эти могут, — сказал мрачно Петрович. — Раз — и как не бывало города Жижецка. Сожжен польско-литовскими отрядами во время походов Стефана Батория на Псковщину, например. И везде так написано. И всегда было написано, что самое интересное.

— Где-то я что-то такое уже слышал… — в голове было пусто и звонко, контексты не вспоминались. — А зачем это им?

— Не хотят они нового мира, хотят своего, старого.

— Так и черт бы с ними, чего вы к ним лезете-то? — я отхлебнул коньяка из горла и, спохватившись, предложил Петровичу.

— Хочешь выпить?

— Воздержусь, — помотал головой он, — а ты пей, пей. Может, вышибет клин клином. А то ты от мертвой воды совсем дурной. Нельзя к ним не лезть, Антох. Они как прореха в ткани. Вроде мелкие дырочки все эти Стрежевы, Жижецки да Аркаимы с Березуями. Вся эта «потаенная провинция». А не залатать вовремя — пойдет от них расползаться нестроение, потянутся разрывы да растяжения.

— А вы, значит, хотите весь мир оплести?

— Уже. Уже оплели, Антоха. Просто он это еще не заметил. Что ты там видишь?

Я перевел взгляд и увидел на кирпичной оштукатуренной поверхности захватившее часть стены и заложенный кирпичом проем детальное художественное граффити — большой женский глаз. Вырисована каждая ресничка и прожилка радужки.

— Пырится кто-то.

— Это не кто-то. Это мы.

Глаз закрылся и открылся, подмигнув. Надеюсь, это действие глинтвейна. Мне только гиф-анимации в граффити-глюках не хватало.

— Звучит пугающе, — сказал я, хотя страшно мне не стало. Мне вообще все было пофиг.

— Да черта с два. Думаешь, почему большой войны до сих пор нет? А, военкор, скажи?

— Хер ее знает, — признался я. — Который год ждем, что ракеты полетят, а они все никак.

— А они не могут, — хлопнул меня по плечу Петрович. — Мы не даем.

Я снова вспомнил, как смотрел однажды в камеру висящему передо мной ударному коптеру, и ждал, что решит электронный мозг. Мне не понравилось это ощущение. И сейчас не нравится. Я так и сказал.

— Не нравится мне это, Петрович.

— А мир, Антоха, вообще не для твоего удовольствия существует. И не для моего. Мы делаем то, что должно, а происходит все время какая-то херня. Это и называется жизнью. Иди жену ищи, пока тебя окончательно не накрыло.