Павел Иевлев - Мертвая женщина играет на скрипке

— Халло, Анси! — поприветствовал он ее, но, завидев рядом меня, увял.

Выдыхай, бобер. Не твой день.

— Анси?

— От Анастасии, — неохотно пояснила дочь, — не « Насти » же? Чем ты думал, когда меня так называл?

Я припомнил обстоятельства, при которых дал имя дочери, и только мрачно хмыкнул. В детстве никому не нравится его имя. Тинейджеру всегда хочется быть кем-то, кто не он.

— Ты купишь мне выпить? — сказала Лайса, разрешая неловкость ситуации. — Поухаживай за девушкой. Мне мохито. Нормальный, разумеется, не эту дрянь. И перестань убивать взглядом кавалера своей дочери. Он еще не успел это заслужить.

— Если успеет, то взглядом не отделается, — мрачно сказал я.

— Мы тут, рядом… — быстро сказала Настя, и они с Виталиком быстренько оттусовались в сторонку, где немедля защебетали о чем-то.

А я бесцеремонно оттер от стойки молодежь и привлек внимание бармена. Или барменши — черт их поймет.

— Мохито и сотку виски.

— Виски со льдом или с колой?

— Здесь что, Макдональдс? Со льдом, конечно.

— Не переживай. Он нормальный подросток, без криминала, — сказала мне Лайса, когда я принес ей стакан.

— «Нормальный подросток» — оксюморон.

— В пределах статистической нормы. Мать, отчим, младшая сестра. Неплохо учится, в действительно плохих компаниях не замечен.

— Ты что, его проверяла? — поразился я.

— Не благодари. Не люблю неясных переменных.

Она убрала в сумочку смарт и взяла свой мохито.

— А расскажи мне о себе, Антон. Что ты за человек?

— Ты успела узнать все о подростке, которого увидела минуту назад, пока я ходил за выпивкой. Не говори, что ты за сутки не выяснила мою биографию.

— Фу, какой ты неромантичный! — изобразила разочарование Лайса. — Возможно, я просто с тобой заигрываю! Обычно мужчины обожают говорить про себя.

— Обычно на мужчин не ловят Бабаев, используя кавалера в качестве наживки. Не надо играть мной, как блесной, чтобы лучше клевало.

Девушка пожала плечами и потянула мохито из трубочки. Это можно считать признанием моей правоты?

Дребезжащее подобие музыки в колонках утихло, на сцене зафонил микрофон, потом второй, потом их прикрутили, потом что-то гулко упало. За этой прелюдией последовал выход сегодняшних исполнителей. Синевласый мальвин оказался не только соединятелем проводов, но и клавишником. Гитарист подключил гитару и начал крутить на ней ручки, дергая одну струну. К краю сцены вышла девушка в высоких клепаных ботинках, короткой черной юбке с ремнями, маечке на лямках и с крашеной в блонд, скрученной в плетеные жгуты прической на голове. Она взялась двумя руками за микрофонную стойку и напряженно застыла в позе готового к атаке алебардщика. На ее лице отразилась такая лютая решимость, как будто она не на сцену вышла, а на ринг. Последним выбежал, спотыкаясь в проводах, Виталик с басом в руках. Барабанщика в группе, к моему удивлению, не было. Я огляделся — Настя пробиралась к сцене, чтобы быть поближе. Представлять группу не стали, наверное, их все и так знают. Свет пригас, синеволосый мальвин за клавишами торжественно возложил руки на инструмент.

С первых аккордов я с удивлением опознал мелодию — The Doors «People Are Strange». Это считалось забытой древностью, даже когда шестнадцать было мне!

Играли довольно близко к оригиналу, синтезатор убедительно имитировал фирменный гнусавый звук электрооргана, вместо ударника работала драм-машина, которая, по крайней мере, всегда попадает в размер. Фронтвуменша запела низким сильным голосом:

People are strange when you’re a stranger

Faces look ugly when you’re alone

Она выпевала это со странным выражением, как нечто сакральное. Как манифест, как вызов. Пела как «Интернационал» на баррикадах, как «Вставай, страна огромная». От сердца пела. Я даже заслушался, несмотря на непривычный женский вокал.

When you’re strange

No one remembers your name

When you’re strange

Зал слушал завороженно. Никто не снимал на смарты, никто не болтал по углам, никто не торчал у стойки в ожидании пива. Я даже представить не мог, что внимание современного подростка можно так сконцентрировать.

When you’re strange

Faces come out of the rain

When you’re strange

Эту песню стоило бы специальным указом ООН назначить гимном пубертата. «Ты странный, ты чужой, ты урод какой-то, ты никому не нужен…»

Women seem wicked when you’re unwanted

Streets are uneven when you’re down

Ах да, и девушки тебе не дают, разумеется. Странно, что в тексте нет ничего про прыщи.

When you’re strange

Faces come out of the rain…

— Прекратить! — резкий голос перекрыл звук колонок, сорвав коду. Музыканты остановились, только драм-машина гулко бумцкала еще несколько секунд в воображаемые барабаны.

— Наопако суприте, стр-р-рань? — раскатисто и презрительно спросила вышедшая на середину зала девочка-девушка-женщина. На вид ей было лет тринадцать, или тридцать, или сто, на голове — темный капюшон, и лицо под ним было белесое и странное, как будто поверх детского личика нарисовали гримом маску злой старухи.

— When you’re stra-а-аnge… — нарочито низко и протяжно выпела в тишине вокалистка.

— Замолчи, Клюся! — рыкнул мужской голос, который до этого приказал прекратить. За спиной «девочки» стоял лощеный мужик с бородкой, рядом с ним какой-то несуразный высокий тип в лохмотьях, косой и корявый, как будто из кривых палок составлен.

— Слушай её, рухлёна!

— Черта с два я буду нейку слушать, Мизгирь, — упрямо сказала певица, — это наше место, пусть валит в свою керсту.

— Нет в моем городе места для страни, — зло сказал мужик.

Не понимаю сути конфликта, но этот деятель мне как-то сразу показался несимпатичен. Покосился на Лайсу — она сидела спокойно, потягивала напиток из стакана, с любопытством глядя на происходящее. Кажется, я один тут не в теме.

— Негли вас нудьма поприяти, уметы хупавые? — угрожающе спросила девочка-женщина. Голос ее причудливо плавал от детского фальцета до старческого хрипа.

— Не прещай, сколявая, — бесстрашно ответила ей певица, — в нырище своей вавакай.

Виталик, положив гитару, тронул ее за плечо и что-то тихо сказал. Микрофон усилил, и я расслышал «не связывайся».

— Ссыкло ты, Вит, — ответила громко девушка, — пусть идут в жопу!

Виталик дернулся, как от пощечины, лицо его залилось краской, потом пошло пятнами, уши запылали. Парень сейчас сделает глупость.

Как в воду глядел — он спрыгнул с невысокой сцены и пошел к странной гостье. Оборванец за ней сделал было шаг вперед, но она, не глядя, остановила его жестом.

— Убирайся отсюда, Сумерла, — сказал этот герой почти грозно. Вот только голос от волнения «дал петуха», испортив все впечатление.

— Которишь, забабеник? — недобро улыбнулась она, показав мелкие острые зубки. — Виталий твое порекло? Оное на керемиде намаракать?