Аркадия Мартин - Память, что зовется империей [litres]

– О, у нас здесь есть все, что нужно, – сказал Шесть Путь. – Здесь императоры жили , месяцами. Голографическая камера – это пустяки, – он подал знак одному из помощников в серой форме, и те пришли в движение: кто-то вышел из зала, другие с некоторой опаской приблизились к Махит и императору на диване.

– Она выглядит так, будто ее проволокли через беспорядки, – сказал один. – Кровь, пожалуй, лучше так и оставить. Подходит для весомости ее новости.

– Даже варвары способны на жертвы, – сказал Шесть Путь. – Это всем стоит взять на заметку.

Пока помощники вели ее с дивана в помещение, выглядевшее в точности как императорский зал советов, который Махит видела в новостях, когда смотрела объявление войны за столом Девятнадцать Тесло, она изо всех сил старалась не чувствовать себя грязной . Совращенной. Использованной . Не получалось.

Не получалось, но и не помешало вновь рассказать все тайны – в этот раз работающим камерам, как можно более отчетливо и убедительно.

Император и Девятнадцать Тесло коротко, но яростно поспорили, откуда начать вещание: эзуазуакат требовала, чтобы все оставались под землей, но Шесть Путь дождался, пока она договорит всю лесть насчет его благополучия и хрупкости, а потом объявил, что он все-таки император всего Тейкскалаана и бесстрашно обратится к народу из храма солнца на вершине Дворца-Север, а она пойдет с ним и встанет рядом. Спорить с ним было невозможно. Махит чувствовала вес его авторитета, пусть и сократившегося, пошатнувшегося, – долгая тень восьмидесяти лет мира вытягивалась и влияла даже на этот момент.

Когда спор закончился, начался обычный административный хаос для постановки сложного публичного обращения без предуведомления – двадцать минут суеты, пока прислужники быстро переговаривались и переписывались. Император и Девятнадцать Тесло исчезли вместе с тяжело вооруженной охраной. Махит уловила краем глаза в сумбуре свиты, как уводят ребенка – Восемь Антидота, – и задумалась, сколько раз его уже таскали туда-сюда точно так же: перемещали по велению того или иного политического момента. На ходу он взглянул на нее – худенький мальчишка, внимательный, с прямой осанкой. Махит вспомнила птиц в саду Дворца-Земля. «Им даже не придется вас касаться», – сказал тогда Восемь Антидот. Он говорил о птицах – так ей тогда казалось, – но это была правда. Его не трогали. Перемещали, ни разу не коснувшись.

Саму ее отвели в другую комнату – поменьше, уединенную, засыпанную инфокартами и печатными книгами, с полустертыми голопроекциями на экранах. Кабинет. Посреди стоял диван, где Махит и присела. Кто-то подал теплое полотенце, чтобы стереть кровь и пыль с лица; кто-то другой привел Три Саргасс, которая в замешательстве вцепилась в большую чашку чая, и в итоге обе устроились рядом на диване, наблюдая за бурей активности. Махит чувствовала себя неприкаянной, полностью отрезанной от мира. Все опоры пропали. Даже Искандр в разуме стал лишь твердым и немым ощущением.

Полстены перед ними занимала огромная голопроекция – единственная еще рабочая. Там появились императорская печать и флаг, с наложенным таймером – сорок восемь минут до того, как император заговорит со своим народом. На тридцати семи минутах слуги, не считая охранника у двери, разом пропали – огромный механизм поднялся и приземлился где-то в другом месте. Махит сыграла свою роль. Раскрыла все свои секреты. Ей не оставалось больше ничего, только ждать.

Три Саргасс поставила пустую чашку на пол. Тридцать пять минут. Тишина была мягкой, как бархат. Махит не могла ее вынести.

– Как, по-твоему, чем они заняты? – спросила она, лишь бы услышать хоть что-то, кроме собственного дыхания – или дыхания асекреты, легкого и учащенного.

Три Саргасс сглотнула, приложила два пальца к переносице, словно сдерживала слезы.

– Ну, наверное, ищут Восемь Виток, – сказала она, и голос у нее был вовсе не ровным – Махит обернулась, взглянула с нескрываемой тревогой. – Для явной демонстрации императорской власти все должны стоять вместе…

– Три Саргасс, ты в порядке?

– Зараза , – сказала та. – Нет, не в порядке, но просто надеялась, может, ты и не заметишь?

Они были одни. Гвардеец охранял дверь , отвернувшись, – немое и неподвижное присутствие. Они выпали из времени, из неумолимого поступательного хода событий. Махит протянула руку – с ужасом осознавая, что этот жест принадлежит не ей, даже не Искандру, а императору , – и взяла Три Саргасс за щеку.

– Я заметила, – сказала она.

То, что Три Саргасс расплакалась, не застигло врасплох, но было ужасно; Махит чувствовала себя виноватой, будто асекрета в конце концов надломилась из-за нее . Будто она слишком сильно постучала по скорлупе и та растрескалась, державшаяся лишь на внутренних оболочках.

– Ну, – сказала она, – ну, всё… – всё не было хорошо, и она бы так не сказала. Вместо этого, подчиняясь инстинкту и накатившей заботе – ощущению, словно ее черепной нерв мастерски щипнули, и теперь он вибрировал, – она притянула Три Саргасс в объятия. Та прильнула охотно; ее легкий вес лег на плечо Махит, лицо прижалось к ключице. Рубашка промокла от горячих слез.

Махит нежно гладила по волосам, все еще распущенным из привычной косы. Мир по-прежнему кружился, кружился и кружился – отсчет на тридцати двух минутах, – и она не могла и вообразить, на каком гнетущем дне сейчас оказалась Три Саргасс, когда-то, в квартире Двенадцать Азалии, готовая расплакаться от одного только упоминания гражданской войны.

– Я думала, что держусь, – сказала приглушенно Три Саргасс, – но все вспоминаю кровь, столько крови. Мне так не хватает Лепестка, уже сейчас. Прошло всего каких-то три гребаных часа, а мне его так не хватает, и он так по-дурацки умер…

А, дело не в гражданской войне. Что-то глубже, непосредственнее. Махит сжала ее, и Три Саргасс жалко пискнула.

– Это же… весь мир меняется на глазах, а я плачу из-за друга, – сказала она. – Какой еще из меня поэт.

– Когда все будет кончено, – ответила Махит, – ты напишешь Двенадцать Азалии панегирик, который будут петь на улицах; он станет собирательным образом всех страдающих сейчас без нужды тейкскалаанцев. Его никогда не забудут, и все благодаря тебе, и… ох, прости меня, пожалуйста, это все я виновата… – сейчас тоже расплачется, а какая от этого польза – от двух людей, плачущих на диване под землей?

Три Саргасс оторвала голову от плеча, взглянула на Махит, заплаканная, раскрасневшаяся. Краткая, натянутая пауза. Махит была готова поклясться, что слышит шум крови в собственных капиллярах. Они дышали в одном ритме.