Аркадия Мартин - Память, что зовется империей [litres]

Она поднесла его к носу, чтобы принюхаться.

– Нет , – сказала Девятнадцать Тесло – приказ хлестнул так, как Махит еще от нее не слышала. Она выронила цветок обратно в миску. Там, где прилип сок, пальцы горели огнем. Обернувшись, она увидела Девятнадцать Тесло в арке в конце коридора и поняла, что не представляет, сколько она уже там пробыла. Или пришла только что.

– Вдохнула? – спросила эзуазуакат, подходя к Махит. Ее лицо выражало больше, чем когда-либо видела Махит, губы – перекошенные и напряженные. Словно прямо на глазах таяла маска. Покалывание в пальцах превращалось в боль.

– Нет, вроде бы нет, – ответила она.

– Покажи руку, – бросила Девятнадцать Тесло, словно солдату или непослушному ребенку, и Махит подчинилась. Та взяла за запястье – на костях сомкнулось кольцо куда более темных пальцев, словно она схватила змею за шею. Касание должно было быть теплым, но Махит почувствовала лед . Там, где она держала цветок, вытянутые пальцы раскраснелись и прямо на глазах шли волдырями.

– Ну, без руки не останешься, – сказала эзуазуакат.

– Что?

– Идем. Надо убрать сок раньше, чем ты коснешься своего тела. Или отомрут нервы, – не отпуская запястье, она потащила Махит за собой по коридору.

– Что это за цветок?

– Очень красивая смерть. – Они свернули за угол, в дверь, которая всегда была закрыта для Махит, но раздвинулась перед жестом Девятнадцать Тесло, и тут резко обнаружилось, что ведет дверь не иначе как в собственную спальню эзуазуаката. Махит уловила краем глаза узел незаправленных белых простыней, стопку инфокарт и кодексов на чистой стороне кровати, а потом Девятнадцать Тесло затянула ее в личную ванную.

– Держи руку над раковиной, но воду не включай, – сказала она. – От воды токсин только распространится.

Махит послушалась. Волдыри на пальцах были надутыми, прозрачными, как стекло, кожа начала лопаться. Казалось, будто рука горит, саднящая боль ползла к запястью, как когда-то электричество Города метнулось к Три Саргасс. Она все еще пребывала в шоке, чтобы почувствовать что-нибудь, кроме отдаленного ужаса. Кто оставил цветок? Как он попал в запретный сад, то есть в офисный комплекс эзуазуаката? Кому-то пришлось бы его принести – причем меньше двадцати минут назад, цветок так и истекал соком, – тут прямо на глазах лопнул волдырь на указательном пальце, и она выпустила сквозь зубы тихий беспомощный вскрик.

Над плечом опять появилась Девятнадцать Тесло с открытым флаконом в руке. Бесцеремонно вылила содержимое на пальцы Махит.

– Минеральное масло, – сказала она, взяв тряпку. – Наверняка будет очень больно. Не двигайся. – Она скоблила волдыри тряпкой, выжимая масло в раковину. Махит казалось, что с ядом сходит и кожа. Старалась не отдернуться. Девятнадцать Тесло еще дважды наливала масло и оттирала. Под конец у Махит уже тряслись поджилки. Эзуазуакат железной хваткой взяла ее за руку и усадила на закрытую крышку унитаза.

– Если упадешь и раскроишь череп, – сказала она, – то зачем я тебе лечила пальцы.

Кто бы цветок ни оставил, это не Девятнадцать Тесло – зачем ей пытаться убить Махит, а потом тащить в ванную и спасать ей жизнь? Как резко она рявкнула тогда «нет».

(Так резко – и так близко. Следила? Как долго следила? Ждала, принюхается ли Махит к цветку, – только тогда решила вмешаться…)

А какая разница?

Девятнадцать Тесло опустилась рядом на колени и обмотала каждый палец отдельно марлевыми бинтами, внимательно, словно медик на поле битвы. Махит спросила себя, что, если она когда-то и была медиком – лично сражалась бок о бок с императором в его дружине, – ну вот, начинает примешивать к анализу эпос: Тейкскалаан – современная многопланетная империя, сейчас если эзуазуакаты и сражаются, то на корабельных мостиках.

– Что за цветок полон контактного яда? – спросила она. Слова зацепились в горле – за острые уголки уходящей боли и адреналинового шока.

– Местный культивар, – сказала Девятнадцать Тесло. – Обиходное название – ксаутль, из-за галлюцинаций, которые он якобы вызывает сразу перед тем, как умрешь, вдохнув нейротоксин.

– Весело, – бессмысленно ответила Махит. Хотелось уткнуться лицом в ладони, но было бы слишком больно.

– До космических перелетов тейкскалаанские лучники окунали в эти бутоны наконечники стрел, – продолжала Девятнадцать Тесло. – И теперь министерство науки дистиллирует их масла для получения какого-то лекарства от паралича. То, что убивает, может и исцелять, – если нравятся подобные парадоксы. Тебе должно быть лестно: кто-то хочет убить тебя со вкусом .

Была бы некая удовлетворительная цикличность, если бы каждого лселского посла пыталось убить министерство науки. Махит в это не верила – какая-то кольцевая композиция прямиком из стихов, повторяющийся мотив в конце строф. Слишком по-тейкскалаански, и даже если бы на подозрение не натолкнула Девятнадцать Тесло, она бы сама пришла к тому же выводу из-за этой самой чересчур искусственной логики. Отголоски и повторения. Всё означает что-то еще.

Впервые она задумалась, может ли Девятнадцать Тесло – или любой тейкскалаанец в принципе – вырваться из-под тематического ига тейкскалаанской логики. Из-за этого вопроса она почувствовала себя так, словно ее бросили в холодную воду – отчетливая ясность из-за шока, пока боль в пальцах шла на убыль. Даже если цветок и прислали из министерства науки, в офис Девятнадцать Тесло его уже внес человек с полным доступом: сама эзуазуакат или кто-то из ее помощников. В самом лучшем случае они решили пропустить цветок к ней; в худшем – один или несколько из них в этот самый момент желали ей смерти. Со вкусом.

Тонкий вкус и цветы. Слово из поэтического эпитета Тридцать Шпорника. На приеме он был заботлив – даже спас из пьяной хватки того придворного, – но она не доверяла его мотивам. Их разговор был полон колкостей, извинений, уклончивости. А теперь началась война – война, которой, Махит почти не сомневалась, Тридцать Шпорник не хотел, или не хотел передавать ее в руки Один Молнии: уравнение союзников изменилось, и, возможно, теперь она слишком опасна для него живой. (Как и Искандр?)

Теперь получается не кольцевая композиция, а аллюзия, игра слов. Она слишком вчитывается. Но в тейкскалаанский текст невозможно вчитываться слишком . Так говорил один из учителей имперской литературы в начале курса. Говорил в качестве предупреждения, а Махит в четырнадцать лет схватилась за это как за наслаждение.

Она взглянула в лицо эзуазуаката. Эзуазуаката, которая решила – возможно, в самый последний момент – не дать ей умереть. Та наблюдала с лицом пустым и нечитаемым. Рука болела – глухая тошнотворная боль, – и Махит представила себе свободное падение, бесцельное кувыркание в космосе, а потом руление, изменение положения, работу маневровых двигателей. Сделала глубокий вдох. Хотя бы не больно дышать.