Антонина Крейн - Шолох. Тень разрастается

Елки-моталки. Надеюсь, меня теперь вообще пропустят во дворец.

Той же ночью я проснулась от странного звона.

Будто в оконное стекло кто-то стукнул. Например, деревянным фонарем.

Ясное дело, я сразу вспомнила о бокки. Тем более что обстановка была подходящая: на двух соседних матрасах у подножия моей кровати дрыхли Кадия и Дахху – мы просто не могли не отметить свое возвращение маленькой уютной вечеринкой на троих. Как в старые добрые.

Кад спала в позе звезды. Дахху – в позе эмбриона. Правда, одна рука этого эмбриона непривычно покинула теплую гавань одеяла и нерешительно тянулась к Мчащейся. Дотягивалась аж до щеки. И там застывала, тыльной стороной касаясь острой скулы красотки.

– О, это надо запечатлеть! – оценила я и в свете заходящей щербатой луны нашарила свой ведомственный рюкзак.

А в нем – имаграф. Я подняла стеклянный шар над головой, другой рукой показала большой палец и натянула самую лукавую из своих ухмылок. Из шара донесся глухой хлопок. Фиолетовый туман затянул поверхность имаграфа.

Я дождалась, пока появится картинка, и аккуратно убрала шар обратно в рюкзак. Будет у меня теперь компромат на Дахху – для веселых дней; и утешение Кадии – для грустных.

Но шутки шутками, а звуки за окном манили… Я глянула сквозь стекло. Никаких бокки не было, что и логично.

Однако, прищурившись, я разглядела посреди розовой клумбы банку с темной жидкостью.

– Что за дела? – Я нахмурилась.

И, позевывая, как городской сумасшедший, я почапала в сад. Босиком прошлепала по коридору, а потом по крыльцу скатилась в предрассветную шероховатость Леса.

Банка в кустах выглядела не слишком привлекательно.

В такой можно закатать на зиму варенье. Можно, кхм, сдать анализы знахарям.

Но эта банка была весьма эксцентричной – до самого верха наполненной кровью. Не успела я присвистнуть от таких подарков, как обнаружила на крышке туго свернутую свитком записочку:

«Да осветится твоя жизнь магией, лапушка! Мне не жалко! Твой друг Рэнди».

– А что, так можно было? – Я только и смогла, что озадаченно почесать в затылке.

Потом, успокоения ради, посмотрела на небо. Там уже занимался рассвет. Что ж! Раз проснулась – не пропадать же утру?

Я прихватила из дома летягу, а потом поймала случайного перевозчика – по выходным они дежурят на улицах круглосуточно – и отправилась на самый север столицы, к камню Мановений.

Мое любимое место, где быль и небыль, явь и навь сливаются воедино.

Когда я добралась до заветной полянки с огромной неожиданной скалой по центру, солнце уже торжествующе прорывалось красными всполохами сквозь гущу деревьев.

От каждой травинки исходило предвестие дня, пробуждающееся дыхание воздуха.

Бескрайняя благодать жизни. Тихо-тихо, пока еще скромно, начинали перестукиваться дятлы в кронах дубов. Где-то среди деревьев дриада напевала гимн травам, слегка приотворив кору. Под ногами у меня прошуршала веселая пятнистая ящерка.

Я подошла к камню, овальному, как драконье яйцо, и обошла его, надеясь устроиться на своем любимом месте, лицом к тенистому оврагу. И там уже дождаться открытия Иноземного ведомства – сегодня надо было, ха, вернуться на службу. Предвкушаю лицо Селии!

Но место у камня было занято.

Шорох черепков на нитках, перезвон амулетов, скольжение шелка не давали усомниться – Полынь.

– А ты что тут делаешь? – Я, не спрашивая разрешения, села рядом с ним и профилактически ткнула Ловчего острым локтем в бок. – Это, вообще-то, мое место! Я его тебе показала!

– А может, я поэтому и пришел? – Полынь изогнул проколотую бровь и протянул мне заготовленный заранее стаканчик кофе. Голос у куратора был ниже, чем обычно.

Я почему-то смутилась.

– Как мне стоит толковать эту реплику? – Я взяла напиток.

– Никак. – Полынь глотнул кофе. – Просто прими ее к сведению, Тинави.

Я открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но…

Поняла, что не стоит.

Мы молчали. Медленно разгоралось утро.

Ночной туман уползал с поляны, раскрывая ее, как кулисы – сцену. Перед нами выпрыгнул из чащобы круст – но вместо того чтобы выругаться и бросить в нас палочкой, лешак усеменил прочь, беззаботно насвистывая.

Вдруг бой часов поплыл над нежной зеленью Смахового леса… Тут и там, в центре и на периферии, шолоховские куранты спешили оповестить нас о новом положении дел на Полотне Времени. Каждая колокольня, каждый департамент, тяжелые ходики в особняке Давьера, блестящий гонг в Иноземном ведомстве, гулкие часики на груди Полыни, – все они не давали усомниться в том, что новый день вступил в права.

От камня, к которому я прижималась спиной, веяло холодком. Сердце, напротив, грело теплом летнего зенита, а сидящий справа Полынь был и вовсе как печка в ледяную ночь.

Прислушавшись к бронзовому гулу, вибрирующему в прозрачном воздухе, я насчитала шесть. Шесть ударов на пульсе времени – и, кажется, не меньше сотни на моем…

Мы переступили порог ночи. Прощай, Зверь.

И здравствуй, новая жизнь. Здравствуй, залитая солнечным светом лесная поляна. Все хорошо. Все удалось.

Не нужно магии.

Волшебство и так во всем.

Медленно, очень медленно, Полынь поворачивал ко мне лицо, не моргая. Я и сама невольно поворачивалась, а небо набирало обороты синевы, раздавалось вверх и вширь. Мы смотрели друг на друга, и кофе стыл, покрываясь мурашками ветра. Моя рука со стаканчиком вдруг дрогнула, и Ловчий перехватил мое запястье – «прости, привычка».

Мы замерли, не дыша.

Привет.

Наконец ситуация стала излишне томной.

Я кашлянула, фыркнула и рассмеялась. Куратор ответил тем же.

Ну, ну, не стоит поддаваться соблазнам рассвета!

– Итак, – Полынь отцепился от моей грешной руки. Он тряхнул головой, и вплетенные в волосы колокольчики неровно звякнули, – нас ждет работа.

– Работа ждет! – весело отозвалась я и первой вскочила с земли.

Ибо что может быть более романтичным и более здравым, чем смена в сысковом госучреждении? Что может быть более многообещающим, прах побери, если ваш главный роман – как у меня – с самой жизнью?

Мы с Полынью бок о бок топали сквозь лес и улыбались. Амулеты звенели, летяга шуршала. Пахло мятой, кофе и жасмином.

И мир сиял, сиял золотыми красками летнего утра.

И Шолох знал – все будет.

…Их было две дюжины – стражников, которые провожали ее до границы Леса.

Она мысленно хохотала над тем, как смешно они дергались и отпрянывали, стоило ей сделать хоть какое-то резкое движение.

Годы идут, авторитет остается. Еще бы.

Когда один из них чихнул – простудился, малец? – остальные уставились на нее со священным ужасом.

– Пха, – сказала она и задрала рукав мантии. Кожа на том месте, где раньше сияла татуировка, была совершенно чистой. – Вы суеверные идиоты, вы в курсе?