Анастасия Гор - Ковен озера Шамплейн [litres]

Шеду, ссутулив спину, сверкнул узкими зрачками, оглядывая зал. Увидев Зои, он застопорился, будто не в силах сладить сам с собой и решить, что делать. От этого тело его затрещало, разрываясь на части. Шерсть начала сходить, уступая обычной коже. Исчез скорпионий хвост, а следом за ним – когти и уши. Когда рубиновую радужку сместила болотная, Сэм закричал, падая навзничь, а то, что сидело у него внутри, издало обиженное мяуканье и выпрыгнуло наружу вместе с рвотой.

– Фу, – сказал взъерошенный Эго, принявшись судорожно вылизывать грязные лапы. – От этого смертного воняет псиной! Его кровь испорчена. Мы теперь тоже воняем!

– Зато он жив. И Верховная тоже, – замурлыкал Блуд довольно.

– А я хочу есть, – вздохнул Спор и покосился на Сэма, бездыханно лежащего на том же месте, где он стоял. – Хм, надо было сожрать его внутренности. Еще ведь неизвестно, когда нас покормят.

Зои подорвалась к нему и уложила на спину. Поместив голову Сэма к себе на колени, она запустила пальцы, усеянные кольцами, ему в волосы. Огненные, они слиплись от пота, прилипая к его лбу. Сэм часто дышал, словно оправляясь от гриппа, и, открыв глаза, уставился в потолок.

– Господи, – прошептал он. – На хрена я в это ввязался?

Зои звонко и истерично рассмеялась.

Солнечная метка, горящая вокруг запястья Коула, медленно угасла, и боль, пронзающая плечо, сделалась терпимой. Размяв руку и немного придя в себя, я тут же прильнула к Коулу, как только он оказался рядом.

– Как думаешь, сколько у тебя переломов? – встревоженно спросила я, ощупывая его посиневший висок со свежим кровоподтеком.

– Около восьми, не меньше. Это если считать все сломанные ребра за один.

Коул натянуто улыбнулся, так исступленно, что я не сдержалась и поцеловала его. Моего веса хватило, чтобы его колени подогнулись, утягивая нас обоих на пол. На нем не осталось живого места: руки в лиловых синяках; живот и щеки, исполосованные когтями-лезвиями; волосы, спутанные и промокшие в крови, что раскрасила Коула, как камуфляж. Он опустил навахон рядом, и я осторожно переняла его горячую ладонь в свою, холодную, прижимая к своей щеке.

– Поздравляю, – сказала я. – Ты мой атташе.

Он кивнул, но тут же встрепенулся, услышав за спиной надрывный кашель. Исаак дополз до фонтана и, оторвав лоскут от своей несуразной полосатой рубашки, в которой и сбежал из школы Бёрлингтона, перемотал обрубленное запястье.

– Спасибо, – поблагодарил он Коула, а затем с трудом заставил себя посмотреть мне в глаза. – Прости, Одри.

Я покачала головой, поднимаясь и садясь на бортик рядом.

– Все в порядке… пап. Дай посмотрю. – Исаак боязливо протянул замотанную руку: кровь уже пропитала ткань. Побелевший, точно простынь, и изнеможенный, он стиснул челюсть и замычал, терпя мои прикосновения, пока я разматывала узел. Ярко-алый обрубок с торчащей плашкой кости едва не вызвал у меня тошноту, но я сдержалась. – Сейчас будет больно. Fehu .

Сырая плоть затлела, запекаясь по краям. Когда искры дошли до оборванных сухожилий и окончательно прижгли запястье, остановив кровь, Исаак издал такой оглушительный вопль, что у всех заложило уши. Глаза его закатились от боли, и он свалился с фонтана, отключившись.

– Надо уходить, – сказала Зои, помогая Сэму подняться, чтобы тот в свою очередь помог Исааку. – Нечего больше тут оставаться, разве что… Коул, сзади!

Я вздернула голову: там, где валялись отколотые части гранитных проемов и деревянной мебели, закрутилось молочно-перламутровое облако. Оно быстро приобрело форму точеной фигуры с узкой талией, а затем пропустило в особняк и копну медовых волос.

– Чуть не забыла отдать подарок!

Коул резко обернулся, вскидывая навахон, но было поздно. Ферн, приставив к губам ладонь с развязанным мешочком, уже сдула с нее бриллиантовый порошок. Стеклянные крупицы, такие маленькие, словно молекулы воздуха, замерцали в пурпурном свете заката, проливающемся через разбитые окна. Порошок струей ударил Коулу в лицо, и он выронил меч, не успев закрыть глаза.

– Привет от Джулиана.

Ферн обернулась и, подмигнув мне, исчезла. Под веки мне будто насыпали тонну песка: глаза слезились, но, проморгавшись, я уже спустя минуту снова смогла видеть, а вот Коул – нет.

– Что со мной? – прошептал он, падая на колени, когда жгучая боль оставила его в покое, но забрала с собой самое ценное, что у него было. – Что она, черт возьми, сделала?! Одри… Я ничего не вижу!

Его звенящая паника поглотила меня. Я стояла в нескольких метрах и смотрела на два бельма, перекрывших теплый ореховый цвет. Тело окаменело, не слушаясь, и я не могла двинуться с места, пока Коул не провыл снова:

– Одри?

Я крепко обняла его за плечи. Он схватился за меня, утопая в темноте. На его лице все еще мерцал едкий серебряный порошок, омываемый смешением слез и крови, что струились из-под слипшихся ресниц.

– Одри…

– Все хорошо, – выдавила я, и лишь чудом мой голос не дрожал от рыданий, беззвучно сотрясающих грудь. – Все будет хорошо, Коул… Скоро это пройдет. Я сделаю так, что пройдет. Все нормально…

– Я тебя не вижу, – повторил он едва слышно, уставившись в одну точку на уровне моей шеи, и протянул трясущиеся руки, трогая мое лицо – мягко, плавно, ласково очерчивая подбородок и соленые губы. – Ты плачешь?

– Нет, – соврала я, перебирая пальцами каштановые кудри.

– Что с моими глазами?

Я сглотнула желчь, и Коул снова погладил меня по лицу, давая силы, чтобы ответить.

– Это мэцубуси – порошок из толченого стекла и кварца. Он ослепляет, Коул. Навсегда. Но я найду способ все исправить! Найду. Я клянусь тебе.

К счастью, сдерживать клятвы – моя коронная фишка.

Толченая гвоздика. Так пахли ее волосы, когда он помогал заплетать их в длинную тугую косу. Порошок из жареных какао-бобов . Она любила залить их горячим молоком и мятным сиропом, чтобы получился изысканный вкус, свежий, но согревающий, как их объятия под велюровым одеялом. Серо-голубая свеча . Такого же цвета был залив озера, когда они лепили песчаные замки на его берегу.

– А я думала, ты готовишь нам «Маргариту».

Джулиан шикнул. Ферн со скрипом отодвинула стул и уселась напротив. Губы у нее были синие, точно ежевика, соком которой Джулиан начертил на дне чана раздвоенное солнце.

– Это не сработает, – уверила его Ферн, но Джулиан постыдился бы носить фамилию Дефо, если бы не попытался.

– Проклятье!

Бледный шрам, рассекающий ладонь, снова открылся и закровоточил. При встрече с Одри Ферн даже не заметила, чтобы у нее был точно такой же, но это и неудивительно: у той шрам давно зажил, ведь это не Одри пыталась нарушить священную клятву день ото дня.