Ева Шилова - Чужие грехи [СИ]

— Не к добру на сцене появляться в зеленом, — дополнила Джулия Добошне. — Только я не знаю почему…

— Я могу рассказать, — вмешался Корнель Гуль, — это связано с обстоятельствами смерти Жана-Батиста Мольера. Он умер после представления собственной пьесы «Мнимый больной», не успев сменить сценический костюм, который был зеленого цвета. И с тех пор среди актеров бытует мнение, что на сцене крайне нежелательно появляться именно в зеленом.

А потом присоединившийся к компании модный венский сценарист Бенедек Иллешем начал уговаривать Фружину Галашне прочесть знаменитый монолог леди Макбет. Та не стала ломаться, только попросила подождать, пока она возьмет накидку и настроится. Она постояла несколько минут у камина, отвернувшись от публики. Повернулась. И превращение случилось. Теперь эта было не то милое и приятное существо, каким ее все привыкли видеть, о нет! Теперь перед зрителями предстала властолюбивая и амбициозная женщина, готовая идти по трупам ради достижения цели. Она протянула вперед рук каким-то неуловимо-хищным жестом и заговорила:

Охрип, прокаркав со стены о злополучном

Прибытии Дункана, даже ворон.

Ко мне, о духи смерти! Измените

Мой пол. Меня от головы до пят

Злодейством напитайте. Кровь мою

Сгустите. Вход для жалости закройте,

Чтоб голосом раскаянья природа

Мою решимость не поколебала.

Припав к моим сосцам, не молоко,

А желчь из них высасывайте жадно,

Невидимые демоны убийства,

Где б злу вы ни служили. Ночь глухая,

Спустись, себя окутав адским дымом,

Чтоб нож не видел наносимых ран,

Чтоб небо, глянув сквозь просветы мрака,

Не возопило: "Стой!" Вовеки

Не будет утра для такого "завтра"! 46 46 У. Шекспир «Макбет». Перевод Ю. Корнеева.

Галашне выдержала паузу, опустила руки, и напряжение спало. Зрители сумели пошевелиться. Реакция… была неоднозначной. Женщины смотрели на Фружину так, словно видели ее в первый раз, и в их взглядах мешались восхищение, опаска и зависть. Пробрало даже достаточно толстокожую Жанетт Хегедюшне, что уж говорить о мужчинах, которые чуть дара речи не лишились, глядя на такое одновременное воплощение красоты, злодейства и коварства.

— Да, — сумел наконец пробормотать Бенедек Иллешем, — искренне жалею, что раньше не видел Вас в театре, госпожа Галашне. Только теперь понимаю, как много потерял.

— А я не жалею, — отрешенно произнес Андор Велеш, — если бы раньше видел, сейчас бы такого эффекта не было…

Расходились по комнатам притихшие и задумчивые, что, впрочем, не помешало мужчинам устроить короткие переговоры в комнате Иллешема.

— Ну, что Вы мне можете сказать по прошествии дня, иллы? — с легкой усмешкой спросил инквизитор.

— Самое главное. Что она здесь, — невозмутимо ответил Андор.

— Из чего это следует?

— Из того, что все они под действием обережного става. Иллы, Вы же с ними беседовали, неужели не почувствовали?

— Да я как-то больше…

— В декольте Хегедюшне заглядывали, понимаю, а я заранее нанес в помещении столовой рунный став на просмотр ауры и могу вам точно сказать — они все под «малым щитом». Так, с ходу его не пробить…

— Думаете, ее работа?

— А чья же еще? Полагаю, до прибытия сюда она не догадывалась о том, кто их пригласил, но увидев нас, сообразила, что ее ждет. И поставила блокировку на всех пятерых, чтоб у нас был выбор. А у нее время на принятие решения.

— А что ж она сразу не сбежала?

— Не успела. Метнись она от фургона на выход, и мы бы ее впятером задавили, так?

— Так…

— Поэтому она бегать и не стала, а поставила нас перед выбором — кто?

— И как вы думаете — кто?

— Ставлю на Дору Сёкене, — высказался Андор. — Пройдошливая, но умная. Похоже на то, что мы ищем.

— Мне подозрительна Джулия Добошне, — поджал и без того узкие губы Виктор. — Если она в этом теле совсем недавно, понятно почему в отличие от остальных она все время молчит, боится проколоться.

— Я бы скорее поставил на Хегедюшне, — задумчиво проронил Дежё. — Хитрая… Эта нарочитая хамоватость, эти ухватки бой-бабы могут как раз оказаться тем самым идеальным прикрытием.

— Я не доверяю Бригитте Юнг, — сказал Корнель. — Ренатка вполне могла вспомнить о своих аристократических корнях и начать вымораживать собеседника до того, как он задаст ей нужные вопросы.

— Думаю, что это не Галашне, — пробормотал Эрнё.

— Потому что она Вам понравилась?

— Нет, потому что я не верю в то, что Рената смогла достичь таких высот в искусстве перевоплощения. А Фружина Галашне по-настоящему талантлива. Жаль будет губить такой талант.

— Пожалуй, я с Вами согласен…

— Так что? Дадим ей возможность уехать?

— Да, … предварительно применим к ней став на забвение последних событий… но уже завтра, сейчас какие отъезды на ночь глядя…

— Виктор, Вы ток по проволоке пустили? Не хватало нам еще, чтоб нам кто-нибудь помешал…

— Сразу после приезда господина инквизитора.

— Тогда всем спокойной ночи…

А утро началось с истерики. Истерика случилась у Доры Сёкене, обнаружившей труп Фружины Галашне. Когда на крик сбежались все остальные, их глазам предстало пренеприятнейшее зрелище — из левой глазницы актрисы, лежавшей на кровати навзничь, торчала декоративная головка шляпной булавки, оформленная в виде ангела.

— Та-ак, — мрачно процедил Андор, — и кто ж ее? …

— А не Вас ли надо об этом спросить? — спросила Жанетт Хегедюшне, подозрительно разглядывая мужчин.

— Мне кажется, нет… — протянул Корнель. — Булавка — не мужское оружие, это, во-первых. Не в наших интересах было ее убивать, это, во-вторых.

— По долгу службы, — пробормотал Иллешем, — довелось мне изучать материалы судебных хроник 1900-х годов, где рассматривались дела об убийствах женщинами своих спящих любовников шляпными булавками, к которым прикалывались записки: «Тебе — неверный». Страшное, между прочим, оружие, почти двадцатисантиметровый кусок заточенной стали. Кстати, дамы… а чей это аксессуар?

Дамы мгновенно замолчали и начали внимательно оглядывать друг друга.

— У Вас, — тихо, но неожиданно твердо произнесла Джулия Добошне, глядя на Бригитту Юнг. — У Вас вчера было такое украшение на шляпке.

— У меня много украшений…, я не помню, каким именно я прикалывала шляпку вчера.

— Этим, — поддержала Джулию Жанетт. — Я помню, у вас были парные булавки. Впрочем, это можно легко проверить, достаточно увидеть вторую.

— Я не…

— Я надеюсь, Вы не станете возражать, если мы поищем в Вашей комнате булавку, парную к орудию убийства?

— Стану! Я не имею к этому убийству никакого отношения! И вообще, кто угодно мог взять принадлежащую мне вещь!

— То есть булавка все-таки Ваша?