Дин Кунц - При свете луны

Гости, ранее застывшие на скамьях и между ними, попытались выбраться в проходы.

Джилли и винтовка исчезли, не долетев до цели порядка четырех футов, а вот злодей проделал весь путь. Ударился горлом о спинку скамьи, сломал шею, его перебросило в следующий ряд, где он и остался, напоминая брошенную в угол тряпичную куклу, между достопочтенным седовласым господином в синем в узкую полоску костюме и дородной матроной в дорогом вязаном бежевом костюме и красивой, с перьями и широкими полями шляпе.

Когда Джилли появилась рядом с Шепом, киллер уже умер, но его конечности еще подергивались, прежде чем застыть в позе, в какой его позже и запечатлеет полицейский фотограф. Она положила винтовку на настил:

– Я разозлилась.

– Я это понял, – кивнул Дилан.

– Ух ты, – сказал Шеп. – Ух ты.

Громкие крики гостей взлетели к сводчатому потолку церкви, когда киллер ударился о спинку скамьи, а потом, после кувырка, оказался в следующем ряду со свернутой шеей и неестественно изогнутой рукой. Затем мужчина в сером костюме указал на Джилли, которая вместе с Диланом и Шепом стояла на рабочей платформе у западной стены. Через мгновение все собравшиеся в церкви задрали голову, уставившись на нее. Очевидно, они пребывали в шоке, потому что никто не мог издать ни звука, и в церкви установилась просто гробовая тишина.

Никто не решался ее нарушить, вот Дилану и пришлось объяснять Джилли, что происходит:

– Они преисполнены благоговения.

В стоящей внизу толпе Джилли увидела молодую женщину в мантилье. Возможно, ту самую, что явилась ей в пустыне.

До того как шок мог смениться паникой, Дилан обратился к толпе, возвысив голос:

– Все хорошо. Страшное позади. Вы в безопасности! – Он указал на труп, тряпичную куклу между скамейками. – Два сообщника этого мужчины наверху, оба без сознания, нуждаются в медицинской помощи. Кому-то надо позвонить по девять-один-один.

Из всей толпы только к двоим вернулась способность двигаться. Женщина в мантилье направилась к стойке со свечами, чтобы зажечь одну и произнести молитву. А свадебный фотограф принялся фотографировать Дилана, Джилли и Шепа.

Глядя вниз на сотни людей, из которых шестьдесят семь человек могли получить ранения, в том числе сорок – смертельные, если бы она, Дилан и Шеп не успели вовремя, Джилли почувствовала, как тонет в водовороте эмоций столь сильных, что у нее перехватило дыхание. И поняла, что до конца жизни этот момент останется с ней, она никогда не забудет того, что испытывала, глядя на спасенных людей.

С настила она подобрала сумочку, в которой лежало то немногое, что принадлежало ей в этом мире: бумажник, пудреница, губная помада… Джилли не продала бы эти мелочи ни за какие деньги, они, и только они являлись вещественным доказательством того, что когда-то она ничем не отличалась от обычных людей. Сумочка со всем содержимым казалась Джилли талисманом, с помощью которого она смогла бы вернуть прежнюю жизнь.

– Шеп, – прошептала она, голос дрожал от переполняющих ее чувств, – я не могу перенести отсюда нас троих. Не доверяю себе, слишком рискованно. Придется это сделать тебе.

– В какое-нибудь тихое место, – предупредил Дилан. – Где нет людей.

Все по-прежнему стояли столбом, за исключением невесты, которая двинулась по центральному проходу, лавируя между своими гостями, пока не остановилась прямо под Джилли. Красавица, в потрясающем платье, о котором долго бы говорили после свадьбы, да только теперь у гостей появились новые темы для обсуждения.

Задрав голову, глядя на Джилли, Дилана и Шепа, красавица-невеста в потрясающем белом платье вскинула правую руку с букетом, приветствуя всех троих, благодаря их, и цветы полыхнули, как языки пламени в ослепительно-белом факеле.

Возможно, невеста хотела что-то сказать, но Джилли заговорила первой, и в ее голосе слышалось искреннее сочувствие:

– Сладенькая, мне так жаль, что тебе испортили свадьбу.

– Пора. – Дилан повернулся к брату.

– Хорошо, – ответил Шеп и сложил «здесьтам».

«Там» оказалось пустыней, столь редко поливаемой дождем, что даже несколько маленьких кактусов скукожились от жажды. Трава, которая зеленела только весной, летом обрела серебристо-коричневый цвет и стала хрупкой, как пергамент.

Песка было гораздо больше, чем растительности, а скал – больше, чем песка.

Они стояли на западном склоне холма, который террасами изъеденного ветром темно-коричневого и ржаво-красного камня полого спускался вниз. Перед ними на некотором отдалении возвышались причудливые нагромождения скал, напоминающие развалины древней крепости. Три колонны диаметром тридцать и высотой сто футов казались остатками величественного портика, по обе стороны которого тянулись валы длиной сто, высотой восемьдесят футов. Воображение рисовало лучников, защищавших замок тучами стрел. В этих полуразрушенных валах без труда виделись башни, зубцы, амбразуры, хотя человек, понятное дело, не прикладывал руку к этому произведению природы.

Люди никогда не жили на этой враждебной всему живому земле, так что природа, создавая этот шедевр, руководствовалась только своими фантазиями.

– Нью-Мексико, – пояснил Дилан Джилли. – Я приезжал сюда с Шепом, рисовал этот пейзаж. В октябре, четырьмя годами раньше, в более прохладную погоду. По другую сторону холма есть проселочная дорога, которая через четыре мили выводит на автостраду. Не думаю, что она нам понадобится.

Яростное, ослепительно-белое солнце заливало лучами и холм, на котором они стояли, и «крепость», и равнину.

– Если мы уйдем в тень, – продолжил Дилан, – то сможем выдержать эту жару достаточно долго, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и решить, что делать дальше.

Сверкающие разнообразными оттенками красного, оранжевого, пурпурного, розового и коричневого, «крепостные руины» находились в этот час к востоку от солнца, которое давно уже миновало высшую точку. И тени, протянувшиеся к холму, цветом напоминали спелые сливы.

Дилан повел Джилли и Шепа вниз по склону, потом они прошли двести футов по равнине и оказались у подножия башни, достойной сказаний о короле Артуре. Сели бок о бок на плоский камень, естественную скамью, привалились спиной к башне.

Заговорив, Дилан коснулся не их будущего, но задал вопрос, который на тот момент представлялся ему наиболее важным:

– Вернувшись к нам после того, как третий киллер уже рухнул вниз, ты сказала, что разозлилась. Если я тебя правильно понял, ты разозлилась, как никогда раньше.

Она глубоко вдохнула, чтобы успокоить вновь поднимающуюся внутри бурю:

– Я не понимаю, о чем ты.

– Все ты понимаешь.

– Не совсем.

– Понимаешь, – мягко настаивал он.