Дин Кунц - При свете луны

Ее веки опустились под тяжестью окружающей тени, она привалилась затылком к скале, задумалась, стараясь как можно точнее сформулировать ответ. Наконец заговорила:

– Меня охватила ярость, жуткая, раскаленная добела ярость, но не всепоглощающая, не вызванная какими-то дурацкими причинами, не негативная… Она была… была…

– Очищающей, возвышающей, праведной, – предположил он.

Джилли открыла глаза. Посмотрела на Дилана. Полубогиня, отдыхающая в тени дворца Зевса.

Не вызывало сомнений ее нежелание говорить об этом. Даже боязнь говорить об этом.

Но она не могла и дальше уходить от этой темы, точно так же, как более не могла появиться в ночном клубе, куда ехала еще вчера.

– Я злилась не на этих трех мерзавцев… Я… – Она запнулась в поисках нужных слов, не смогла сразу их найти, поэтому Дилан договорил за нее. Ему первому довелось испытать праведную ярость по пути к Эвкалиптовой авеню, где Тревиса заковали в кандалы, а Кенни готовился использовать по назначению свою коллекцию ножей, так что времени на раздумья у него было больше.

– Тебя довели до белого каления не три этих мерзавца… а само зло, сам факт существования зла, ты пришла в ярость при мысли о том, что злу не оказывают активного сопротивления, не пытаются приструнить его.

– Господи, то ли ты залез в мою голову, то ли я – в твою.

– Не то и не другое, – возразил Дилан. – Но скажи мне… в церкви ты понимала грозящую тебе опасность?

– Да, конечно.

– Ты знала, что тебя могут подстрелить, превратить в калеку на всю жизнь, убить… но сделала то, что следовало сделать.

– Ничего другого не оставалось.

– Варианты есть всегда, – не согласился он. – К примеру, убежать. Хотя бы отойти в сторону. Ты об этом думала?

– Будь уверен.

– Но был в церкви момент, хотя бы очень короткий момент, когда ты могла бы убежать?

– Что тебе ответить? – По ее телу пробежала дрожь, потому что внезапно она начала осознавать, какой груз ответственности лег на их плечи, ношу, которую им, похоже, предстояло таскать до самой смерти. – Я могла убежать. Черт, конечно могла. Чуть не убежала.

– Хорошо, возможно, и могла. Допустим, что мы еще можем убежать. Задам тебе другой вопрос… Был ли там один момент, хотя бы очень короткий, когда ты могла бы повернуться спиной к этим людям, не использовав шанс их спасти… и по-прежнему уживаться со своей совестью?

Она посмотрела на него.

Он встретился с ней взглядом.

– Это кошмар, – наконец выдохнула она.

– Ну, да и нет.

Она подумала, робко улыбнулась, потом согласилась:

– Да и нет.

– Новые связи, новые проводящие пути, созданные наномашинами, привели к появлению у нас сверхъестественных способностей, будь то предвидение будущего или мгновенное перемещение во времени и пространстве. Но это не единственное изменение, которое произошло с нами.

– А ведь хочется, чтобы оно осталось единственным.

– Мне тоже. Но праведная ярость, похоже, всегда ведет к непреодолимому желанию действовать.

– Непреодолимому, – согласилась Джилли. – Это тебе и принуждение, и навязчивая идея, а может быть, и термин, которого еще нет в нашем лексиконе.

– Не просто принуждение к действию, но…

Он замялся, не решаясь произнести окончание фразы, сказать правду, которая могла бы определить всю их дальнейшую жизнь.

– Хорошо, – подал голос Шеп.

– Что хорошо, дружище?

– Хорошо. Шеп больше не испуган, – ответил ему младший брат, разглядывая из тени башни залитую солнечным светом землю.

– Тогда хорошо. Дилан тоже не испуган. – Он глубоко вдохнул и произнес всю фразу целиком: – Праведная ярость всегда ведет к непреодолимому желанию действовать независимо от риска, и это не просто принуждение к действию, а осознание того, что ты поступаешь правильно. Мы можем воспользоваться правом выбора и отвернуться, но только ценой потери самоуважения, что непереносимо.

– Возможно, это совсем не то, чего ожидал Линкольн Проктор, – заметила Джилли. – Меньше всего на свете он хотел стать создателем поколения людей, которые творят добро.

– Тут я с тобой спорить не собираюсь. Этот человек – мразь. Он грезил о суперменах, которые создадут более упорядоченный мир, загоняя в него остальное человечество.

– Тогда почему мы стали… такими, как мы стали?

– Возможно, когда мы родились, наш разум уже знал, что есть хорошо, а что – плохо, знал, что мы должны делать, а что – нет.

– Именно этому учила меня мама, – кивнула Джилли.

– Так что наномашины, скорее всего, только модернизировали уже существующую сеть проводящих путей, где-то что-то расчистили, где-то уменьшили сопротивление, и теперь мы обязаны поступать правильно независимо от наших предпочтений, наших желаний, последствий для нас, мы обязаны любой ценой поступать правильно.

Обдумывая его слова, она попыталась сформулировать практические последствия своего нового жизненного кредо, которому теперь предстояло определять каждый ее шаг: «С этого момента всякий раз, когда мне будет видение насилия или беды…»

– И всякий раз, когда психический след откроет мне, что кто-то в беде или задумал что-то нехорошее…

– …нам придется…

– …спешить на помощь, – закончил Дилан, потому что надеялся, что эти слова могут подвигнуть ее еще на одну улыбку, пусть и слабую.

Он уже не мог обойтись без ее улыбки.

Возможно, она и улыбнулась, только на этот раз улыбка явно вышла кривая и совершенно его не порадовала.

– Я не смогу остановить видения, а вот ты можешь носить перчатки.

Он покачал головой:

– Да, я думал, что куплю себе пару. Но, надев перчатки, как я смогу узнавать о планах плохишей или о бедах хороших людей? Это неправильный поступок. Да, я смогу купить перчатки, но надеть их – это вряд ли.

– Ух ты! – Шеп то ли комментировал сказанное ими, то ли реагировал на жару пустыни, а может, откликался на некое событие, которое произошло на Шепмире, планете с высокой степенью аутичности, где он провел гораздо большую часть своей жизни по сравнению с Землей. – Ух ты!

Им требовалось многое обсудить, набросать планы на будущее, но на данный момент ни у кого из них не было на это ни сил, ни нервной энергии. Шеп и тот не смог выжать из себя еще одно «ух ты».

Тень. Жара. Железо, кремний и запахи перегретых камней и песка.

Дилан представил себе, как они сидят втроем на этом самом месте, удовлетворенно думают о добрых делах, уже совершенных ими не щадя живота своего, но не рискуют двинуться дальше, чтобы взять на себя новые риски и встретиться с новыми ужасами, а потому со временем превратятся в камень, как превратились в него деревья в «Окаменелом лесу» в соседней Аризоне. И просидят они на этой каменной скамье до тех пор, пока в следующем тысячелетии их не найдут заезжие археологи.