Владимир Корчагин - Женщина в черном

— Они сказали, что дед не стоит того, чтобы о нем говорили.

— Вот как!

— Они даже фамилию нашу из-за него не любят.

— Даже так! Что же за фамилия у вас такая?

— Гридины мы.

— Гридины?! — не мог не удивиться Никита.

— Да. И бабушка Гридина, и мамка Гридина, и я Колька Гридин.

— А знаешь ли ты, Колька Гридин, что колдун, от которого ты сейчас бежал, тоже Гридин?

— Ну да?!

— Вот тебе и «ну да». Может, это и есть твой дед?

— Что ты, дяденька! Мой дед, я слышал, был большущим начальником и таким богатым, что никогда пешком не ходил и конфеты покупал целыми ящиками.

— Даже ящиками? — усмехнулся Никита. — За что же бабушка его так не любила?

— Не знаю. Поругались, наверное.

— Так-так… И все же… — Из головы Никиты не шла крамольная мысль: уж не является ли мать Кольки незаконной дочерью академика.

И вдруг его осенило:

— А как зовут твою мать, Коля?

— Мамку-то? Лизаветой зовут.

— А дальше?

— Что дальше?

— Ну, как по отчеству-то?

— А-а, Лизаветой Николаевной, значит.

Все-таки не Львовной! Словно гора свалилась с плеч Никиты. Видно, мать и бабушка Кольки были всего лишь однофамильцами Льва Яковлевича. Но тут взгляд его снова упал на худенькое Колькино лицо, и будто нервный озноб пробежал по всему телу.

Эти глаза!.. Ему еще в прошлый раз показалось, что в глазах Кольки было что-то знакомое. А теперь… Теперь он был просто поражен бесподобным сходством глаз Кольки и Инги. Да и все остальные черты Колькиного лица… Они были точно скопированы с лица Инги.

Вот тебе и однофамильцы! Даже у родных брата и сестры редко бывает такое сходство. Так кто же он, этот Колька Гридин? Какое отношение имеет к семейству академика? И почему Инга ничего не знает о нем?

А тут еще этот таинственный сверток… Что могло быть в нем такого, что «почище всякого оборотня» и «может хватить на всю жизнь» Кольки? Неужели и это как-то связано с тайной академика Гридина?

Но если кто-то и мог ответить на этот вопрос, то, во всяком случае, не маленький оборвыш, для которого колдун и оборотень были столь же обычны, как и жизнь впроголодь, доставшаяся по какому-то нелепому капризу судьбы.

Угостив Кольку мороженым и пепси-колой, Никита простился с ним у самого входа в университетский парк и зашагал к лабораторному корпусу, где, как он знал, работал сейчас Олег Шевцов. Но голова его уже раскалывалась от этих бесчисленных загадок и тайн, все больше затягивающих его в стремительно нарастающий водоворот.

Олег, как всегда, сидел над своей установкой, зажав в руках какой-то проводок и усердно орудуя отверткой. Увидев Никиту, он устало потянулся, бросил отвертку на стол и, вытерев руки прямо о полу халата, шагнул навстречу приятелю:

— Опять установка барахлит. А ты что словно со страшного суда?

— Не знаю, что и сказать тебе, Олег. Действительно этот Гридин — такая таинственная личность!

— А что я говорил!

— Нет, я не о работах Гридина. Это само собой. Но вся жизнь академика, вся жизнь окружающих его людей покрыта завесой какой-то тайны.

— Ничего удивительного. Каков поп, таков и приход! Смешно было бы, если б Мефистофель остался без Фауста. Ну да шут с ним. А я вот раскопал вчера интереснейшую штуку. Понимаешь, какой-то то ли философ, то ли кибернетик на полном серьезе заявляет, что мышление, разум не что иное, как особая форма существования материи. А, каково? Что ты на это скажешь?

— Скажу, что оригинально, хотя и бездоказательно.

— Ну, доказательства могут и появиться. Я о другом. Ведь если это так, то разум может быть и не привязан к человеческому мозгу, к человеку вообще. Он может существовать и где-то в глубинах космоса, и в таких масштабах, какие и не снились человеку.

— Допустим.

— Но это и будет тот вселенский разум, тот Бог, о котором мы говорили.

— О котором ты говорил, — уточнил Никита.

— Ладно, пусть я. Но ведь если это так…

— Если это так, то и Бог окажется всего лишь одной из форм существования материи.

— Но это же здорово!

— Может, и здорово. Но я все-таки не стал бы так упрощать сущность Бога. Да и человека тоже. Слов нет, способность мыслить — одно из самых удивительных и загадочных проявлений человеческого естества. Но разве только этим определяется сущность человека? В конце концов, способность мыслить можно как-то смоделировать, и рано или поздно она найдет и физиологическое объяснение. По крайней мере, почти никто не сомневается, что мысль — продукт мозга. Кибернетики уже сейчас пытаются воспроизвести нечто подобное в электронной машине. А вот совесть?

— Совесть?

— Да. Совесть. Это что такое, по-твоему?

— Я как-то не думал об этом…

— А ты подумай! И попробуй сказать мне, что же такое совесть? Как объяснить эту чисто человеческую сущность? Где и как генерируется это чувство? Как оно возникло в человеке? Как ее смоделировать и воспроизвести в кибернетическом устройстве? И если о роли разума в эволюционном процессе можно еще спорить, то уж совесть определенно никогда не давала ни малейшего шанса на выигрыш в том, что принято называть «борьбой за существование», лежащей в основе эволюционного процесса.

— Это, пожалуй, так…

— Тем не менее она существует. Да что там существует! Она сильнее разума, выше любого Бога! С доводами разума можно соглашаться и не соглашаться. В Бога можно верить и не верить. Божьи заповеди можно выполнять и не выполнять. От собственной совести не уйдешь никуда! Она — высший суд, высшее мерило всех поступков человека!

— Но есть и бессовестные люди…

— Нет! Есть люди, которые бравируют тем, что у них якобы нет совести. Есть люди, которые стараются пойти на компромисс со своей совестью. Есть люди, которые пытаются заглушить голос совести, даже заставить замолчать ее на время. Но совершенно отделаться от нее… На это, я думаю, не способен и самый отъявленный негодяй. А если кому-то и покажется, что он одолел свою совесть, то потом она так ударит его, что не помогут никакие доводы рассудка, никакие раскаяния и молитвы. Вот почему, кстати, я не думаю, что такой интеллигентный и умудренный жизненным опытом человек, как академик Гридин, мог заняться неблаговидными экспериментами.

— Ну, знаешь, так можно оправдать любого преступника: дескать, не мог он сделать то — то и то-то: совесть его не могла позволить это.

— Преступника оправдывает или осуждает суд или общественное мнение, то есть нечто, лежащее вне его личного я. Мы же говорим о внутреннем сознании человека, голосе его совести. И вот этот голос не подчиняется никакому суду, даже суду собственного рассудка.

— Да, тут тебя не сбить. Задал ты мне загадку. С совестью действительно не все ясно. Зачем она понадобилась нашему создателю?