София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

Но мысли о воде вызывали тошноту.

Хотелось другого. Горячего, терпкого и густого, с запахом морских волн.

Во сне он сидел на краю кровати и с нежностью смотрел на спящую рядом Эльстер. Ее волосы падали на лоб мягкими завитками, губы были приоткрыты, а на лице, впервые за все время что он ее знал, застыл настолько безмятежный покой.

Он любил ее, наяву и в этом сне. Хотелось разбудить ее и сказать, что раньше он ненавидел, сам не помня за что, поэтому хотел убить. Поэтому его мучили сны, где он причинял ей боль.

Но он никогда не сделает ничего подобного.

Ненависти он мог сопротивляться. Сопротивлялся всю жизнь.

Но как сопротивляться любви?

Скрутка Джека сама оказалась в руках. Один из скальпелей, длинный и пронзительно-белоснежный в лунном свете, бесшумно выскользнул из петли.

Он никогда не сделает ей больно. Достаточно, довольно — разве мало боли было в ее жизни? Той, забыть которую она не могла даже в его объятиях, той, которая проливалась потом мучительными, частыми слезами, «Уолтер, я никогда, ни с кем…», «не знала, что бывает по-другому…»

Боли больше не будет. Никогда, ни за что.

Он любит ее. Слишком сильно любит, и не может противостоять этой любви.

Ее сердце стучало едва заметно, размеренно и тихо. Он чувствовал его под кончиками пальцев — сердце птицы, замершей на ладони и оставившей страх позади.

Он прижимал кончики пальцев правой руки к ее теплой обнаженной коже. И хотел так много сказать, но почему-то не мог — наверное, потому что никогда не говорил во сне.

Скальпель он сжимал в левой руке. Не чувствуя холода металла. Не чувствуя касаний Джека, навсегда отпечатанных на рукояти.

Он убрал пальцы и прижал скальпель к ее груди.

Не будет боли. Она даже не проснется.

И жажды больше не будет. Сон короток, недолговечен и да приснится она Спящему в следующем Сне…

— Что ты делаешь?! — вдруг громыхнуло над ухом.

А потом кто-то схватил его за левую руку — ледяные, железные пальцы — и отбросил в сторону с такой силой, что выше локтя начало растекаться что-то обжигающе горячее.

— Я убил женщину, которую любил, не сумев спасти! Ты хочешь так же, глупец?! — в голосе Джека звенело бешенство.

Уолтер впервые увидел его так отчетливо — он сидел рядом, вцепившись в его левую руку. Глаза Джека горели злым, зеленым огнем, как у кота, а губы искривлялись, будто он был готов зарычать.

Уолтер разжал пальцы. Джек одним движением отбросил скальпель под кровать.

Он ударился о стену.

Зазвенел.

И Уолтер проснулся.

…

Эльстер сидела на краю кровати, сжавшись в комок и смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых застыл ужас.

— Я… я не… — с трудом выдавил он, отползая к стене.

Скальпель лежал под кроватью. Лезвие казалось зазубренным от покрывших его черных пятен.

— Уолтер… — прошептала она, отнимая ладонь от бока и с ужасом глядя на свои пальцы.

Он зажмурился. Мотнул головой, прогоняя остатки наваждения. А потом ужас сжался тугим комком в горле и потек чем-то ледяным и жгучим в желудок.

Он вскочил на ноги и бросился к ней. Она, всхлипнув, отползла в угол кровати и бестолково попыталась прикрыться одеялом, как маленькая девочка, верящая, что кусок шерстяной ткани защитит ее от монстра.

— Эльстер, — просипел он.

Если он убил ее.

«И да не приснюсь я Спящему в следующем Сне» — стучал в ушах печальный голос Джека.

С каким наслаждением он сейчас почувствовал бы прикосновение медной петли к горлу!

Он был так же счастлив, как Джек в день казни.

— Эльстер, пожалуйста, — он протянул руку, пытаясь забрать у нее одеяло. — Умоляю тебя, я не сделаю… никогда не сделаю тебе больно, прошу тебя…

— Нет… не надо, уходи… пожалуйста, мне… надо побыть одной…

Он втянул показавшийся обжигающе сухим воздух сквозь стиснутые зубы.

— Я уйду. Пойму, что с тобой все в порядке и уйду. Если захочешь — больше к тебе не приближусь, только дай мне…

— Нет, нет, все в порядке, ты… немного поцарапал, прошу тебя, не надо… — шептала она, сжимая одеяло. — Ничего со мной не будет, меня нельзя так убить, пожалуйста, Уолтер…

Он, не выдержав, сжал край одеяла и дернул на себя. Схватил одной рукой оба ее запястья, заставив убрать руки.

Действительно — всего лишь царапина. Неглубокая и недлинная, совсем не опасная.

Уолтер бессильно разжал руки. Ужас от увиденного лишил его сил. Сжег все оставшиеся чувства, заменив их тупым равнодушием. Он смотрел на разрез, чернеющий на ее кажущейся белоснежной коже и не мог сказать ни слова.

— Нельзя убить, говоришь? — наконец выдавил он из себя, опуская взгляд на свои руки.

— Уолтер… ты… ты не должен был узнать… — ее губы дрожали, а в глазах блестели слезы. — Это плохой секрет, дурной, грязный… и я… как мои секреты…

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, но тут же уронил. Мысли путались вспышками, загорались разноцветными огоньками и тут же гасли.

— Ты… тебе теперь… противно до меня дотрагиваться?..

— Эльстер, я тебя убить мог. Я себе противен.

Его действительно мучила жажда. Сухая и болезненная, превращающая каждое слово в пытку.

— Какая чушь! — вдруг воскликнула она, подвигаясь ближе и обнимая его за шею. — Я тебя никогда не брошу, если ты меня теперь не прогонишь… я же обещала… и ты, ты… не бросай меня, пожалуйста… — шептала она, прижимаясь к нему.

Он притянул ее к себе, обнял, прижался лицом к спутанным волосам. Его била истерическая дрожь. Эльстер несколько раз вздрогнула, а потом разрыдалась, сжав его в объятиях так, словно он вот-вот мог раствориться в воздухе.

— Эльстер… — прошептал он, пораженный внезапной догадкой. — Ради долгого Сна, скажи, что у тебя было что-то с рукой…

— Все у меня в порядке было с рукой. Просто нужно что-то показывать недоверчивым и любителям обнаженных механизмов. Поверь, рука — меньшее, что они у меня забрали…

Он гладил ее по спине, целовал залитое слезами лицо, но в голове стучала только звенящая пустота.

Как долго он позволял себя обманывать.

Сколько времени он закрывал глаза, не замечая того, что она так тщательно скрывала от него.

Его руки и скальпель, там, под кроватью были испачканы кровью. Жидкое золото в его снах — только сейчас он понял, что ему снилось машинное масло. Механическая птица — золотая кровь. Только ее кровь на скальпеле была вовсе не золотой.

«И не побоялась, что ножом сзади пырну».

«Нож о шестеренки затупится, фройляйн Служительница…»

Если бы Бекка тогда решила попытать счастья — ей бы ничего не помешало. И Эльстер об этом знала.

И Унфелих, этот рыбоглазый подонок, который отеческим голосом рассказывал ему про разбитые чашки. Про то, что она опасна, что она может не есть, не спать и бежать не останавливаясь… потрясающая ложь.