Дарья Гущина - Окно в Полночь

— Вы ошибаетесь, — ответила я тихо и вежливо. Слова — как о «герое», но я почти поверила в то, что он мне не враг. Что враг — не он.

— Сима никогда не ошибается, — возразил двоюродный дед и подковылял к жене. Обнял её хрупкие вздрагивающие плечи и повторил: — Никогда не ошибается — она провидец. Дар сгорел, но она по-прежнему способна видеть . Писец работает через тебя — через память. Через то, что помнят и говорят о тебе люди. И идёт к тебе. И за тобой.

— Дар сжечь? — я с трудом отогнала страх. — Из-за прошлого или… Зачем?

— Думаю, он спятил, — щека Владлена Матвеевича нервно дёрнулась. — Так бывает, когда у человека нет места в жизни. Когда он не может найти себе применение. А когда находит ненадолго, а потом теряет на всю жизнь… Думаю, он давно спятил. Начал с Дуси и Симы, а потом… Мстит писцам, у которых сложилась жизнь. И мстит через близких. Я следил за теми, кто учился у отца или работал с Игнатом. За всеми следил, после того как Сима… Я ведь всех знал. Из них почти никого не осталось, Василёк. Кто спятил, кто… сгинул. Троих лишь из виду потерял и найти не могу. И один из них…

— Вы говорите о писце, о нём — как о мужчине, — я встала и подошла к окну. — Но это может быть и она — женщина.

— Знаешь такую? — оживился двоюродный дед. — Да, среди той троицы — одна женщина. В Игната девчонкой влюблена была, а потом… исчезла.

Я покачала головой, умолчав о Маргарите Сергеевне. Опять внутренний голос, да. Валик ведь не зря заметил, что к ней кто-то шастает… Вот и пара?.. Но нет, не верю, что эта добрейшая женщина… Я устало потёрла виски. М-да, складывается стойкое впечатление… что кроме впечатления ничего не складывается… Всё. Никаких больше домыслов. Хватит. Завтра же проверю. Или сегодня?.. Я посмотрела в окно. Вечерело. Солнце ушло за край дома, и небо полыхало степным пожаром. Такие яркие закаты зимой — большая редкость… Нет, сегодня — поздно.

— Пойду, пожалуй, — я вздохнула и повернулась. — Вы только не прячьтесь больше и держите меня в курсе, ладно?

Владлен Матвеевич кивнул, и я обняла его на прощение. Он погладил меня по спине и приободрил:

— Не бойся, Василек. И дневник заведи. Записывай все важные события. Чтобы… не запутаться и не забыть. Даты, имена, факты. Мы не можем предугадать его следующий ход, но у тебя будет, за что зацепиться, — и повторил: — только ничего не бойся. Мы…

— …что-нибудь придумаем? — чёрт, как надоела эта набившая оскомину фраза… Но только за неё я пока и держусь.

— Придумываешь ты, — подмигнул двоюродный дед. — А мы делаем. Он обязательно выдаст себя. Так или иначе. Все ошибаются.

Да-да, и на нашей улице однажды перевернется грузовик с апельсинами… Главное, успеть удрать, чтобы не зашиб. Я кивнула, попрощалась, сгребла в охапку Муза и пошла домой. Версию Владлена Матвеевича о здешнем сумасшедшем писце я пока проверить всё равно не смогу, а вот версию об инициации — вполне. И меня ждали работа, роман и «герой». И… бабушка. И теперь я точно знаю, чем закончится эта история.

Тенью.

…Тень растворилась в лунном свете обережного символа. Я невольно коснулся правой щеки, ощущая слабую пульсацию символа. Всё. Всё пройдено и собрано. Осталось последнее — благословение и признание хранителя. И только бы получилось… Пути отхода подготовлены, но… Тень хранителя — это часть моего мира, а чужеродная сущность — есть чужеродная сущность. Выбор очевиден. И риск оправдан.

Мышь тихо пискнула, и я вышел из ниши. На стенах коридора мерцали, разгоняя мрак Полуночи, слова — рассказ о чужой истории. Пара предложений — и портал в другой мир распахнется. Позади меня сутулилась костлявая сущность. А впереди, там, где только что был тупик… стена неуловимо менялась. Неровная кладка трескалась, пропуская серебристый туман, плавилась, стекая на пол свечным воском. Я невольно затаил дыхание. Плети тумана расползались по потолку, спускались по стенам, стирая слова.

— Тихо, — велел одними губами, и мышь поперхнулась писком. Метнулась ко мне, затаилась на плече, запахнувшись в крылья.

Пусть стирает. Написанные слова недолговечны. А те, что остались в памяти, навсегда со мной. Как и история иномирного писца. Повторить её — дело недолгое. Вот только пыль… Туман оседал на стенах, растворяя слова. И камень. Я опустил взгляд. Серебристые плети обвивали ноги до колен, подошвы сапог прилипли к полу. Я с трудом удержался от желания дернуться и отступить — назад, к сущности. В отличие от меня, её туман обходил стороной, разбегаясь по стенам.

Мышь испуганно дрожала. Мои ноги вросли в пол намертво, скованные камнем до колен. А коридор продолжал меняться. Плети тумана свивались, покрывая стены мерцающими коврами, густели и… твердели. Серебристое сияние становилось ярче, и в нём чудились неясные тени. И живо вспомнилось, как за моей спиной появилась костлявая сущность. Я посмотрел по сторонам и стянул с плеч плащ. Если стены вспыхнут, я ослепну раз и навсегда. И плащ, вероятно, не спасет. А стены вспыхнут. Откуда взяться тени, если нет света? А тень — даже с силой хранителя — это всего лишь тень. Которой необходимо воплотиться из света.

Я обернул голову плащом и замер, выжидая. Мышь, судя по возне и недовольному писку, забилась в сумку. Сущность не шевелилась. Зато заворочался мрак. Вязкий и липкий, он неохотно отступал, поднимая волны душной пыли. И усиливалось сияние, осязаемое до остроты, до болезненного покалывания кожи. Да, сущность ключа явно слабее, от её света достаточно отвернуться… Я недовольно поджал губы. Сколько ещё ждать?.. Ноги деревенели в неподвижности, глаза щипало, воздуха не хватало и…

«Ты пришёл», — резкая вспышка света, и ткань плаща прилипает к лицу.

Кровь из глаз течёт по щекам и шее. В голове вспыхивает боль. Мышь замирает в сумке, прекращая возню.

Я до боли закусил губу.

«Зря. Тень за тобой».

— У меня должен быть выбор… — прошептал сипло. — Я имею право выбирать…

«Ты сможешь жить без крови, смертный?»

Нет. Тьма…

«Ключ — твоя кровь, его тень — тень твоей крови. У тебя нет выбора. И никогда не будет. В жизни — не будет. Место занято. Давно и навсегда. И никто, кроме ключа, рядом не встанет».

Что ж, предсказуемый исход… Я скрипнул зубами:

— Добивай.

«Ты пришёл. Первый. Достойный. Посмотри на меня».

Я непроизвольно отвернулся, жмурясь сильнее. Глаза горели огнём, от боли мутилось в голове.

«Смотри, смертный».

Свет погас быстро и внезапно. Я вытер лицо плащом, отстраненно удивившись собственным дрожащим рукам. Трясутся, как у припадочного. Уронил окровавленный плащ на пол и слепо сощурился. Во мраке слабо мерцала серебристая фигура, высокая, тощая, нескладная. Лицо размывала тень, не касаясь лишь глаз — седых, пронзительных, мудрых.