Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

Радио на кухне бормочет тихо и неразборчиво; слова теряются за шорохом папиной газеты, постукиванием вилок и завыванием ветра. Лизка отхлебывает свой слабенький чай с таким противным звуком, будто вода уходит из ванной. Хочется отвесить ей подзатыльник. Яна подхватывает яичницу, как перышко, и глотает, не жуя, чтобы не упустить ни слова, но все равно вздрагивает, когда бодрый бубнеж диктора вдруг прерывается другим голосом, четким и близким. «Внимание. В связи с погодными условиями занятия в школе отменяются для учеников с первого (Яна перестает дышать) по пятый класс».

Ей хочется завизжать от восторга, но вместо этого она только склоняется над тарелкой, пряча лицо.

— Ну слава богу, хоть Лизку в сад не тащить, — говорит папа.

— Проследи, чтобы она доела, — говорит теть Света. — И разучи этот дополнительный гавот, который тебе Ирина Николаевна задала, раз тебе делать нечего.

Яна кивает.

— Про уроки на завтра не забудь, — напоминает папа. Смотрит на часы. — Давай собираться, лучше выйти пораньше, — он кивает на окно, наполовину заваленное снегом. Теть Света поводит плечом и идет краситься; папа уходит следом, складывая на ходу недочитанную газету.

Яна едва не подпрыгивает от нетерпения. «Ешь давай», — говорит она Лизке, чтобы не выдать себя, и начинает собирать со стола посуду, но тут же останавливается, сбитая с толку теть Светиной тарелкой. На ней лежат остатки яичницы, и совершенно невозможно угадать, будет она доедать или нет. Лизка с противным звуком возит вилкой по тарелке; с тех пор, как родители вышли из кухни, она не донесла до рта ни кусочка. Яна топчется у стола; минуты проходят, а решения так и нет. Отчаяние уже почти захлестывает ее, когда из коридора доносятся быстрые шаги; Яна улавливает облачко духов, а потом почти сразу слышит, как вжикают молнии на сапогах. Ослабев от облегчения, Яна тихо опускается на табуретку.

Услышав, как захлопнулась дверь, она машинально бросает Лизке: «Ешь давай», — и бежит в большую комнату. На тумбочке у папиной кровати книги нет. Нет и на его столе… Яна разочарованно думает, что он взял ее на работу, но тут догадывается заглянуть в туалет. И вот она: темно-красная, уже потертая. «Отель у погибшего альпиниста». Папа взял ее почитать позавчера; Яна видела, как он хохочет, мотая головой и вытирая проступившие слезы. Вот она, стоит на полу, прислоненная разворотом к стене. Яна жадно хватает ее, запоминает номер страницы и перелистывает к началу. Идет на кухню, уткнувшись в первые строчки.

— Эту книжку папа читает! — возмущается Лизка, и Яна раздраженно дергает плечом.

— Не говори ему, хорошо? И ешь… — ее вдруг осеняет. — Если не расскажешь — я не скажу, что ты не доела.

Лизка с готовностью отпихивает тарелку. Следующие два часа Яна не замечает.

Когда она поднимает голову, уже почти рассвело, и свет лампочки растворился в жемчужно-сером сиянии, льющемся из окна. Из маленькой комнаты доносится голос Лизки, выговаривающей что-то кукле. Спохватившись, Яна с сожалением отодвигает книгу и идет одевать Лизку в ее тысячу одежек.

Ольга уже ждет в подъезде. Рядом с ней топчется собака; ее живот, шаровары на задних лапах, изнанка хвоста сплошь облеплены комьями снега. Увидев Лизку, Ольга недовольно дергает носом, но ничего не говорит. Прыгая через две ступеньки, она несется вниз; Яна тащится следом, сжимая в руке горячую и липкую Лизкину лапку. Лизка спускается, как краб, по шажку за раз, растопыривая руки и поворачиваясь всем своим закутанным телом. Слышно, как Ольга нетерпеливо притоптывает внизу.

Дверь подъезда открывается ровно настолько, чтобы боком протиснуться взрослому человеку. Крыльца не видно под снегом; от двери к тротуару голубоватым ущельем тянется выкопанная тропинка, и ее уже занесло почти по колено. Но Ольга с Яной и не собираются по ней идти. Яна натягивает на Лизку варежки, и они, пыхтя и проваливаясь по пояс, огибают стенку подъезда и перелезают через снежный вал, наметенный вдоль дома. Чуть дальше он вздымается выше второго этажа — идеально гладкий гребень. С него срываются прозрачные полотнища снега. Гигантский сугроб нависает, как цунами, над узкой полосой почти голой земли, протянувшейся вдоль стены. Здесь нет ветра; здесь почти тепло. Завывания бурана кажутся приглушенными, будто уши заткнуты ватой.

Ольга окидывает довольным взглядом ровную, почти вертикальную поверхность сугроба, неторопливо проходится до следующего подъезда и обратно, придирчиво выбирая место.

— Здесь, — говорит она, остановившись почти посередине.

Филька приходит, когда им уже надоело копать. В пещеру к тому времени уже можно залезть вдвоем и даже пустить Лизку — только ноги будут торчать. Стоя на крыльце подъезда, они отдирают от варежек обледенелые комья снега. Филька появляется на тропинке, замотанный до глаз, и узнать его можно только по замечательному разноцветному шарфу.

— Шпион! — в восторге вопит Ольга оглушительным шепотом. — Стой кто идет!

Одним прыжком она набрасывается на него, пытается сорвать шарф, и Филька падает прямо в сугроб. Яна, расхохотавшись, падает на четвереньки и придавливает Филькины руки. «Вы чего, это же я!» — в ужасе орет придавленный Филька, и их разбирает такой смех, что они обессилено валятся рядом. Лизка, хихикая, пытается напрыгнуть сверху, но в последний момент Яне все-таки удается увернуться от острых коленок, летящих прямо в живот. Лизка зарывается физиономией в снег, пытается выбраться, но только проваливается все глубже. Она брыкается в сугробе, как перевернутый на спину жук, и широко разевает рот, сама еще не решив, собирается ли она смеяться или реветь. Яна, поднявшись, тянет ее за руку, но только сдирает варежку. Варежка, прицепленная на резинку, отлетает обратно, шлепает Лизку по носу, и Яна снова заходится от хохота. От смеха у нее уже ноет живот.

Потом Ольга смотрит Яне за спину, резко замолкает и на мгновение закатывает глаза. Отряхиваясь, выбирается из сугроба. Филька, покраснев, лезет следом. Оглянувшись, Яна видит, как к подъезду пробирается соседка-пенсионерка с четвертого этажа. Лицо у нее мокрое и красное от бурана, а черное пальто стало белым. Соседка останавливается над Яной и смотрит на нее сверху вниз, подняв домиком брови-ниточки.

— По маме скучаешь, Яночка? — тонким жалостливым голосом тянет она, покачивая головой. Ее губы складывают в морщинистую кучку, и у Яны мелькает дикая мысль, что соседка едва сдерживает улыбку наслаждения. Это длится всего лишь мгновение; потом Яну бросает в жар. Она цепляется глазами за поблескивающие под ногами снежинки. Их тусклые огоньки складываются в Большую Медведицу: вот — туловище, а вот — нос, а вот длинная шея и крошечная голова. Яне хочется исчезнуть.