Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

Тетка с фиолетовыми, навеки сложенными в брезгливую складку губами сердито барабанит кулаком по стеклу. Нигдеев выбирается из будки и нога за ногу плетется обратно к садику. Снова думает, почему же все это свалилось именно на него, — потому что иначе придется подумать, почему все это на него свалилось, и ледяные щупальца тумана заснуют по затылку.

— …двоих в радиусе выследили, — неохотно говорит Юрка и тяжело замолкает. Он так и мнется в коридоре, и с его сапог уже нападали маленькие сопки.

— И что? — нетерпеливо спрашивает Нигдеев.

— А ничего. Оба пустые, зря только завалили. — Юрка опускает глаза, быстро проводит языком по сухим губам. — Пустые оба, — повторяет он с нажимом и смотрит Нигдееву в глаза.

Нигдеев на мгновение зажмуривается и сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони. (Мертвый пацан кусает меня за ногу, боже, мертвый пацан ест меня) . В морду дам, с чугунной яростью думает он. Пусть только попробует вспомнить, только заикнется — в морду дам сразу, чтобы не разводил тут…

Мертвый пацан кусал меня за ногу.

— Вот, — Юрка сует в руки Нигдеева подтекающий пакет, и тот вздрагивает, прикоснувшись к липкой влажной бумаге. — Я для тебя пару кило пригрел, пусть Светка котлет накрутит.

Этот медведь и близко не подходил к телам. В его распахнутом лезвием ножа желудке копались два охотоведа и судмедэксперт и не нашли ничего, кроме пригоршни кедровой скорлупы и мышиной шкурки, — но к горлу все равно подкатывает.

— Пусть сала в фарш положит, — говорит Юрка. — А то больно тощий, ни жиринки нагулять не успел.

Нигдеев уносит медвежатину на кухню и прячет в самый дальний угол морозилки. Загораживает пакет говяжьими мослами и мятой картонкой столичных пельменей. Промороженные кости грохочут, заглушая все звуки. Из коридора тянет сквозняком. Нигдеев захлопывает холодильник и слышит, как Юрка неразборчиво бубнит:

— …обязательно положи сала, и луку, и, главное, перчику, перчику побольше… Там два кило, а то и побольше, урвал…

Запах в квартире неуловимо изменился: из коридора вперемешку с Юркиной таежной вонью доносится свежий аромат холодного ветра, духов и молочной каши. Нигдеев закуривает, тщательно следя, чтобы огонек не дрогнул в руке. Бросает спичку в пепельницу и возвращается в коридор, зажав сигарету в зубах. Юрка все бормочет про сало, вжимаясь в угол, чтобы освободить место дамам.

— Отстань от жены, я сам приготовлю, — говорит Нигдеев. — Дичь женских рук не терпит.

Светлана беззвучно хмыкает, снимая с Лизки курточку. Будто невзначай пробегает напряженным взглядом по обуви на придверном коврике, курткам на вешалке. Устремляет взгляд за тумбочку, туда, где удобно поставить чемодан или сумку. Лампочка в коридоре тусклая, а лицо Светланы почти неподвижно, но Нигдеев все же видит облегчение: еще не сегодня. Светлана присаживается на корточки, чтобы снять с Лизки сапожки. Юрка нависает над ними, переминаясь с ноги на ногу.

— Пааа! — требовательно вопит Лизка, и Нигдеев с улыбкой наклоняется, упирается руками в колени. Маленькие пальчики вцепляются в бороду, и он смеется.

— Тем более вас же теперь четверо будет, — говорит Юрка. — Лишний кусок мяса всегда пригодится.

— Пардон, — отвечает Нигдеев, твердым быстрым шагом устремляется в сортир и, едва успев захлопнуть дверь, падает на колени перед унитазом.

— Медвежатинки, — проговорил Нигдеев онемевшими, будто замороженными губами. — Медвежатинки тебе…

Отвыкшее от движений лицо пошло складками, сморщилось от усилия, и Нигдеев с ужасом и отвращением понял, что Юрка сейчас подмигнет. Волна напряжения неумолимо поползла по щекам, правый глаз пришел в движение. Нигдеев смотрел, как завороженный. Краем глаза он увидел, как вспыхнул экран мобильника; моргнул, сумел наконец отвести глаза. Телефон заелозил по столу, зажужжал, и Нигдеев схватил его торопливо и жадно, как спасательный круг. Увидел, как обмякает, уходит за свою вялую маску Юрка. Энергично рыкнул: «Слушаю!».

— Алексей Суропин беспокоит, — вальяжно откликнулись в трубке, и Нигдеев крепче сжал мобильник. Закатил глаза, одними губами произнес: «Пионер!» — и Юрка ухмыльнулся в ответ весело и насмешливо, почти как раньше. А Пионер продолжал: — Вот, нагрянул к вам на недельку, обзваниваю старых знакомых. Ну, как дела?

— Помаленьку, — осторожно ответил Нигдеев. — Как тебя занесло? По делам? Или соскучился?

— Разве что по рыбалке, — Пионер довольно хохотнул, и Нигдеев, не стерпев, скрипнул зубами. — Кстати, не одолжишь спиннинг? А то я думал — ни минутки свободной не будет, а тут целый день образовался… Съездили бы в воскресенье на Лагури, как раньше, а? Или ты занят будешь?

— Да не то чтобы… — неуверенно ответил Нигдеев.

— Да я понимаю, — говорил тем временем Пионер. — К тебе же дочка в кои веки приехала, да? Говорят, ты на радостях даже на конференцию плюнул. А может, с собой ее прихватим? Она у тебя вроде девица боевая.

— Да что Лизке в нашей дыре делать, — засмеялся Нигдеев. — Она с матерью в Испании отдыхает.

Ответом ему была крошечная растерянная пауза. Сбой в ровном разговоре ни о чем. Твердый кирпичик тишины и как трещина в нем — хруст позвонков Юрки, который настороженно выпрямился на стуле и повернул голову, наставляя поросшее седым волосом ухо на телефон.

— Лиза — это твоя младшая? — осторожно уточнил Пионер. — А…

— Слушай, у меня суп убегает, — буркнул Нигдеев. — Ты спиннинг лучше в «Романтике» новый купи. А свой я тебе не дам, еще опять сломаешь.

Он сердито ткнул на отбой и швырнул телефон на стол. Юрка выжидающе посмотрел на него, и Нигдеев пожал плечами:

— Лизка в Барселону поехала… С чего он взял вообще?

…Когда автобус выезжает из зеленого пластикового ангара, заменяющего городу О. аэропорт, Лизка прижимается к окну, и ее носик расплющивается в розовую кнопку. Нигдеев смеется и машет рукой, и Лизка машет в ответ. Он смотрит, как бабушка оттягивает ее от мутного стекла. Узкие губы тещи шевелятся; она вытаскивает большой клетчатый платок, плюет на него и трет Лизкино лицо. Автобус разворачивается и пылит по бетонной дороге туда, где черноту стлаников разрезает желтый прямоугольник взлетно-посадочной полосы. День на редкость ясный, так что, прищурившись, можно разглядеть белую тушку самолета и темные кресты винтов. Нигдеев машет в последний раз и идет к припаркованной на пустынной площади машине, радуясь, что второе лето подряд удается отправить дочку на материк — хоть фруктов поест, — и немного печалясь, что увидит теперь Лизку только в сентябре.

Первое, что замечает Нигдеев, вернувшись домой, — упоительный запах чеснока, лука, жареного мяса. Его тут же накрывает волной вины: вспоминается вчерашний разговор об импортной курице, которую дают в универмаге на Ленина, курице, чья замечательно пухлая тушка затянута в красно-синий целлофан, а потроха собраны в отдельный пакетик и с садисткой аккуратностью вложены в опустошенное, выскобленное нутро. Нигдеев обещал, что, раз уж все равно берет отгул отвезти Лизку с бабкой в аэропорт, — то на работу может и не возвращаться, а вместо этого заедет в магазин. Разговор этот, конечно, начисто вылетел из головы, и теперь Нигдеев сидит в коридоре на детской скамеечке, задрав колени к ушам, придавленный стыдом и обидой: похоже, Светлана заранее знала, что про обещание он забудет, и сама отправилась по магазинам, — когда только успела…