Карина Шаинян - С ключом на шее [СИ]

— Тут со своим-то, родным иногда не знаешь, как быть, — сказал дядь Юра и колупнул пальцем клеенку на столе. — Ты не поверишь, кем он оказался, даже говорить неохота. А теперь и вовсе из дома ушел. Я его по всему городу бегаю ищу… Спасибо Сашке Нигдееву, — Ольга вздрогнула, — приютил пока, он понимает… Вот разберусь с этим делом — и заживем. Ты только с дочкой познакомь.

— Может, рано еще, — выговорила Ольга. Полинка так и стояла в коридоре, испуганно ухмыляясь. Уши развесила… Ольга чуть повела подбородком: уйди, — и Полинка уперто выдвинула челюсть.

— Да ты не волнуйся, все хорошо будет, — сказал дядь Юра и оглянулся через плечо. — Вон она какая у тебя беленькая… Иди сюда, Оля, не стесняйся. Помоги маме на стол накрыть.

Полинка сделала большие глаза, и Ольга обреченно кивнула. От мысли, что все это время дядь Юра знал, что Полинка стоит у него за спиной, ее пробрала ледяная дрожь.

— Знакомься, По… Оля, — хрипло сказала она. — Это Юрий… — как его чертово отчество, подумала она. Она точно однажды слышала его отчество…

— Брось церемонии, — перебил ее он. — Просто дядя Юра. — Он подслеповато прищурился, рассматривая Полинку. — А я тебя где-то уже видел… Знаешь, — он живо повернулся к Ольге, — я тут чуть хулигана не поймал. Представляешь — лампочки в подъезде бил! — Ольга сглотнула, и сухой комок ободрал горло. — Пытался задержать его, но куда там: молодой здоровый лоб, не догнать… Где же я тебя видел? — спросил он Полинку.

Конечно, видел, старый козел, — с ненавистью подумала Ольга. Только не ее, а меня. Дядь Юра слегка хмурился: воспоминания никак не давались ему. Его куртка топорщилась на груди, и под тканью угадывались очертания длинного предмета. Проверить пришел… Ольга стиснула пальцы, унимая дрожь в руках.

— Может, случайно встречал, — небрежно сказала она вслух. — Поставь чайник, пожалуйста, — попросила она Полинку и взмолилась мысленно: только не спорь. — И конфет, что ли, достань…

Полинка чуть слышно фыркнула, но, поколебавшись, все-таки взялась за чайник.

— Не надо конфет, — решительно заявил дядь Юра, — оставь ребенку. Лучше нажарь оладий, а? У тебя волшебные оладьи получаются…

Ольга послушно встала, вытащила из холодильника продукты и принялась замешивать тесто. По маминому рецепту. Она кормила его своими оладьями… наверное, носила на работу, или где они там встречались… Думать сейчас о маме было невозможно. Думать о маме и дядь Юре было — как смотреть на замерзшие коричневые натеки прорвавшейся канализации, отвратительными рубцами покрывающие чистый искрящийся снег.

— Подай мне сковородку, По… Оля, — негромко сказала Ольга, взбивая тесто. Полинка, пожав плечами, выдвинула ящик под духовкой. — Нет, не эту, — качнула головой Ольга. — Красную.

— Ты всегда на чугунной…

— Я сказала — красную, — чуть повысила голос Ольга. Полинка сердито грохнула на плиту новенькую сковородку — яркую, почти нарядную, но никуда не годную из-за слишком тонкого дна. Зажгла конфорку и, сложив руки на груди, бухнулась на стул, демонстративно проигнорировав неодобрительный взгляд дядь Юры. Ольга чуть подобралась.

— Кружки доставать, что ли? — буркнула Полинка.

— Нет. Принеси чашки из серванта. Из бабушкиного сервиза.

— Что, серьезно? — спросила Полинка, и Ольге захотелось застонать.

— Да брось, к чему… — засмущался дядь Юра.

— Чашки, — настойчиво повторила она. — Бегом!

Полинка, прикусив губу, выскочила из кухни. Спасибо тебе, Господи, дошло. Умница, дошло… Бабушкин сервиз, занимавший половину серванта, сложили в коробки и торжественно затолкали на антресоли два года назад, чтобы освободить место для школьных вещей. Дядь Юра склонил голову набок, прислушиваясь к тишине. Ольга взялась за ручку сковороды. Чуть двинула пальцами, перехватывая поудобнее. Повернулась вполоборота, краем глаза прикидывая расстояние. Из комнаты по-прежнему не доносилось ни звука, и брови дядь Юры медленно сползались к переносице. Рука плавно скользнула под куртку — но тут раздалось дребезжание стеклянных дверец; Ольга чуть улыбнулась, и на мгновение ее сердце дрогнуло от гордости. Дядь Юра уронил руку и расслабленно откинулся на спинку стула.

Ольга крепче сжала ручку и с разворота, всем весом опустила сковороду на дядь Юрину голову.

Нигдеев закурил и примостился на подоконник. Одному было хорошо — никто не зудел под ухом, не бормотал под включенный телек, не ныл, жалуясь на здоровье. Никто не лез с дурацкими вопросами и дикими намеками. Можно бездумно пялиться в окно, отдыхая от радостей человеческого общения, — никто не спросит, о чем это ты задумался… Хо-ро-шо. Для полного счастья не хватает только кружки чая — да лень наливать…

Нигдеев блаженно выдохнул в приоткрытую створку — и ветер тут же загнал дым обратно, прямо в лицо, так что заслезились от едкой струи глаза. Однако Юрка куда-то запропастился — гуляет, наверное, по супермаркету, как по музею, не привык еще. Как бы не пришлось снова искать. Нигдеев снова затянулся и принялся нервно обкусывать заусенец на пальце. Какой тяжелый, душный день… Даже ветер неправильный — ни влаги, ни холода, ни вкуса. Ветер комнатной температуры. Мертвый. Про такие дни говорят — как перед грозой. Но здесь не бывает гроз…

Он провел пальцем по желтоватой полоске песка, наметенной на подоконник, и ободранный заусенец защипало от соли. Песок и соль. Все эти сопки за окном — только песок и соль, и немного нефти. Какой идиот додумался раздавать эту землю под огороды? Какие, к дьяволу, огороды в наше время да в нашей местности?! Нигдеев вспомнил, как сам пытался выращивать картошку — в самом начале восьмидесятых, когда стало понятно, что со снабжением в О. - полный швах, и надо брать дело в свои руки. Как благоговейно он высаживал ощетиненную ростками картошку, как изворотливо, за бешеные деньги и по рекомендации доставал оглушительно вонючий помет у бабки, державшей на Японской Горки кур, — единственную, наверное, домашнюю живность в городе. Как старательно окучивал чахлые кустики. И выкопал по осени те же два ведра картошки, что и посадил, — ничуть на вид не изменившейся и даже, кажется, с теми же ростками…

Юрка все не шел. Любуется, наверное, на молодую картошечку, ровную, чистенькую, боится, поди, брать… «Мичуринцы, блин», — пробормотал Нигдеев и втоптал сигарету в пепельницу. И ведь нашлись идиоты-желающие, взялись с энтузиазмом. На темном мехе сопок стали появляться желтые рубцы распаханной почвы, — сначала рядом, почти за гаражами, а потом все дальше, распространяясь, как скверная кожная болезнь, как метастазы, подползая все ближе к Коги. Сегодня, завтра, через неделю бульдозер вывернет вместе с песком и корнями стланика, связанными в безумный узор, — мумифицированное тело ребенка с медвежьей пулей в животе, а уж сопоставить пулю с ружьем будет несложно… Поначалу Нигдеев ждал этого, как в параличе, но потом спохватился, собрался, подсунул кому надо бумажки из архива вместе с отчетом: разработка месторождения Коги пока не целесообразна, но однако же, коллеги, — огороды? Раздачу участков мигом прикрыли, но, видно, что-то сдвинулось из-за этой суеты, сбились какие-то подпорки под мирозданием. Жуткие слухи поползли по городу, и в больнице вдруг очухался давно признанный безнадежным Юрка, и снова, как тем кошмарным летом, начали находить зарезанных, выпотрошенных детей. А теперь еще и Пионер объявился… Снова — как тем летом. И опять он, как дурак, беспокойно ждет застрявшего где-то Юрку, и ноет, ноет в груди — как тогда началось, так с каждым годом все только хуже…